— При государе царе и великом князе Михаиле Федоровиче всея Руссии никто нигде при его государевой державе в наместниках не бывал! — осадил Тимошку посол. — Оквод, Усть-Вымь — вотчины архиепископа вологодского. Я сам был в Еренском воеводой. И ты свои речи оставь! Без всякой хитрости езжай со мною к великому государю и вину свою принеси. А государь вину тебе велит отдать.

Тимошка вдруг перекрестился, глядя на образ:

— Еду! Крест мне поцелуешь на том, что в дороге меня не уморишь и что в Москве меня не казнят?

— Эти речи непристойные! — вскричал Унковский. — Мы одному государю крест целуем.

7

10 октября 1650 года в Чигирин воротился из похода Хмельницкий. И каково же было удивление посла, когда он узнал: на пир к гетману не его — слугу великого государя позвали, но вора, Тимошку проклятого.

Через три дня приехали в Чигирин послы молдавского господаря говорить о свадьбе между Тимошем и Роксандой.

На тот обед московский посол был зван и увидал на том государском обеде — опять-таки Тимошку. Сидел вор за столом, как свой, близкий гетману человек.

На первой же встрече Унковский потребовал у гетмана, чтоб тот выдал ему — государева ворога.

— На то нужно решение войскового круга, — ответил Хмельницкий. — У нас, как на Дону, — кто откуда ни придет, выдачи нет!

Искал Унковский людей, чтоб отравили Тимошку или зарезали — не нашел.

А потом Тимошка вдруг исчез. Да только ненадолго. В Ревеле объявился, восставшим псковичам войско свое в помощь предложил. Псковичи с изменником разговаривать не пожелали.

Он снова исчез и вынырнул при дворе шведской королевы Христины.

8

В декабре 1650 года в Варшаве собрался сейм. Войны в стране не было, но миром такой мир тоже назвать было нельзя. Крестьяне резали панов, паны вешали крестьян. Гетман искал помощи в Москве и Истамбуле. Хан был готов ограбить и Москву, и Польшу. Мир нужен был всем, только вот не знали, какая дорога к нему ближе — через терпение или все-таки через войну.

Хмельницкий прислал на сейм трех полковников: Маркевича, Гурского и Дорошенко. Казаки приехали говорить о мире, но с четырьмя условиями: уничтожить унию, утвердить Зборовский договор, отказаться от притеснений народа и в заложники по всем этим статьям дать Вишневецкого, Конецпольского, Любомирского и Калиновского. Им жить на Украине, но без дворни.

Адам Кисель выступил на сейме с мудрой и красивой речью, доказывая, что унию действительно следует уничтожить.

Новый канцлер Лещинский говорил сразу после Киселя.

— Как козел не станет бараном, так и схизматик не будет искренним защитником католиков и шляхетских вольностей, будучи одной веры с бунтовщиками-хлопами! — Это канцлер отвесил в сторону Киселя, а потом и в сторону казачих послов: — Все глупое хлопство до того нынче распоясалось, что не позволяет шляхте верить так, как ей повелевает дух святой, а позволяет верить, как предписывает пьяная сумасшедшая голова Хмельницкого. Вот какой появился доктор чертовской академии! Хлоп, недавно выпущенный на волю, хочет отнять у поляков веру святую! Им, хлопам, не нравится слово «уния». А нам не нравится слово «схизма». Хотят мира, пусть отрекутся от своего безумия схизматического! Пусть соединятся с западной церковью!

В гуле одобрения потонула речь нового канцлера.

«Они хотят войны», — думал король, слушая неистовые крики.

Сейм решил увеличить кварцяное войско до тридцати четырех тысяч воинов, литовское — до восемнадцати.

24 декабря сейм проголосовал за войну.

Ян Казимир, однако, даровал трем казачьим полковникам — послам Хмельницкого — шляхетское звание.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

БЕРЕСТЕЧКО

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Даже снег в Горобцах пирогами пропах!

Мороз осадил село со всех боков. Все было в инее: колодезные журавли, дымовые трубы, прутики новых садов, воробьи и вороны. Даже воздух, покачиваясь на ветру, сиял на солнце тяжелой серебряной парчой, взыгрывая то розовым, то голубым пламенем. Казаки и казачки заперлись по хатам, и мороз, добираясь до них, рассадил у дверей самых хватких своих ребят. Стоило двери открыться, как они ломились гурьбою в сени, замораживая кринки с молоком, ведра с водой, но, правду сказать, ломились понизу. Поверху из хат перло таким густым теплом, таким злодейски огненным духом горилки, что Морозу крутило красный нос на сторону и слеза его прошибала.

Жизнь, как дерево, отрясла старые листья да и пустила в рост новые побеги. Под Рождество парубки и дивчины снова ходили по дворам с колядками, с песнями. Незло подшучивали над добрыми людьми и делали проказы людям заносчивым. А потом пришли Святки, когда снег хрустит и сияет, когда парубки впадают в мечтательность, а дивчины в тревогу, принимаясь гадать и ворожить.

Одним словом, Горобцы готовились отпраздновать Крещение. В селе все еще радовались миру, не знали, что у поляков клич по воеводствам: посполитое рушение.

Не ведая о том, Павел Мыльский растратил талеры дворецкого пана Фирлея — купил три пары волов, три лощади для хозяйственных нужд, полдюжины коровок да дюжину овец. Селяне порешили давать своим панам на «поклон» по праздникам, но чтоб о барщине или еще о каких поборах и речи не было. Пани Мыльская и сын ее Павел не артачились, и село, принимая беглых да потерявшихся, росло и богатело. Рядом с часовенкой церковь поставили, хоть и деревянную, но большую.

Потому и ехали из соседних сел в Горобцы казаки и крестьяне, чтоб всем миром отпраздновать Крещение.

Поутру все лошади в Горобцах были запряжены в сани, санки, розвальни или оседланы. Скопом поехали к церкви слушать молебен. Это называлось ехать на Офань. От церкви покатили к реке.

На середине реки стоял, пламенел на солнце ледяной рубиновый крест. Чтоб цвет был, лед поливали свекольным квасом.

Полюбовавшись сверху на диво, тронулись на выгон. Отсюда была пробита санная дорога через поле, к лесу, от леса по гряде, там санный путь обрывался, и на выгон надо было скакать полем, без дороги.

В прежние времена победителю дарили коня, по теперешним, трудным — награда была не столь заманчива: пять мешков овса, два мешка муки и боров пудов на пять, с намеком отдать его для общего мирского пира.

Охотников скакать было много. Не ради мешков — ради удальства.

Парубки каждого села имели свой цвет. У одних шапки зеленые, у других красные, у третьих пояса белые. Парубки Горобцов были в синих шапках и в синих поясах.

Павел Мыльский тоже счастья захотел попытать. Конь у него был хороший, тревожило