— Ты убил его, Мартин.

— Мы все приложили к этому руку, — сказал Джейми.

— Я пас. Слышали меня? Я пас.

Мартин медленно кивнул, глаза у него горели не гневом, а разочарованием. И почему-то так было даже хуже.

До сих пор помню, как он стоял там, в солнечном свете и смотрел на меня, а из-за него выглядывал Джейми, склонивший голову, как послушный подпевала, кем он всегда и являлся.

Я оставил их там, у валуна, но, как и шрамовник, они никуда не делись. Остались частью меня, от которой я не мог избавиться. Горгульи, отказывающиеся оторваться от своих каменных насестов. Теперь, спустя столько лет, я задался вопросом, смогу ли, наконец, очиститься от этого раз и навсегда… если такое вообще возможно.

Осушив банку с «Джеком» и колой, я опустил жалюзи, отключил телефон и рухнул на кровать. Полежал какое-то время, наблюдая, как пылинки пляшут на фоне теней и сквозь щели в жалюзи просачиваются тонкие лучики света, отчего стены квартиры покрылись полосатым, словно шкура зебры, рисунком. Затем натянул на себя одеяло и свернулся калачиком, оставшись наедине со своими кошмарами.

Я представил себе Мартина и Джейми запертыми в похожих клетках. И где-то там, по ту сторону теней, шрамовник стоял и смотрел на нас. Его пронзительные голубые глаза преследовали нас сквозь время и пространство, веру и разум, омытые кровью демонов и мучеников.

* * *

Он приходит ко мне из тишины, скользит сквозь непрозрачные ночные потоки, сначала появляются белки глаз, а затем лицо. Волосы покрыты чем-то похожим на ил, зализаны назад, отчего его призрачный лик становится еще более заметным в темноте. Его кожа церемониально разрисована разными темными цветами. Думаю, это боевая раскраска. Его лицо и шея покрыты темно-зеленым, черным и землисто-коричневым, через обе щеки, от висков к скулам, идут по две красные полосы и пересекаются внизу, образуя перевернутые кресты. Его тело остается в тени. Но я чую его. Чувствую запах его пота, его грязного тела.

Поведай мне свои сны.

Я слышу, как он говорит. Но рот у него никогда не шевелится, лишь глаза меняют выражение, будто беседуют со мной.

Поведай мне свои кошмары.

— Ты знаешь мои кошмары.

Но знаешь ли ты мои? Мне снится огонь. Пожираемые им облака… горящие… умирающие… очищаемые пламенем…

Какое-то время мы сидим в безмолвной темноте. Я слышу, как он дышит, скорчившийся и уставившийся на меня. Поэтому я пытаюсь не обращать на него внимания и вместо этого думаю о маленьких фото в рамке, стоящих у меня на рабочем столе. На одном изображена Джиллиан — это мой любимый снимок с ней. На другом, черно-белом, — мои родители в день свадьбы. В своем бумажнике — в са́мой его глубине — я все еще ношу снимок Триш. Время от времени смотрю на него и позволяю себе вспомнить, как мы впервые встретились. Появление в моей жизни Триш помогло исцелить некоторые раны, оставшиеся после внезапной смерти матери за год до этого. Я помню тот первый раз, когда мы спали вместе. Помню, что ни с одной женщиной я не испытывал более мощных ощущений. После года свиданий мы поженились, выбрав для венчания не церковь, а ближайший пляжный курорт, поскольку я с детства не посещал католические церкви. Помню день свадьбы, помню, какой красивой была Триш, как она плакала, когда мы произнесли наши клятвы. Помню, с какой любовью она смотрела мне в глаза, когда мы танцевали наш первый танец. Помню нашу совместную жизнь до рождения Джиллиан, как мы два года жили молодой женатой парой, как мы веселились. Помню тот самый момент, три года спустя, когда на свет появилась Джиллиан. Помню, как впервые взял ее на руки и рыдал от радости. Помню пять лет после рождения Джиллиан, когда мы жили все вместе одной семьей. Никогда в жизни я не был так счастлив. Но даже во снах я не могу удержать эти моменты, не могу заставить их работать. Они ускользают из моих рук как вода, струящаяся сквозь пальцы. И я просто беспомощно стою и смотрю им вслед. За восемь коротких лет Триш и Джиллиан успели появиться и исчезнуть.

Я слышу, как где-то поблизости молится Джейми.

Мне он представляется стоящим на коленях не перед богато украшенными алтарями и не под витражными окнами собора, а скорее в центре тесной пыльной комнаты, затянутой тенями и паутиной давно умерших пауков. Сломленный и одинокий, он равнодушно читает молитвы, будто давно уже не верит в них.

Джейми и звуки, издаваемые им, покидают меня, и я возвращаюсь в тишину.

Что-то устремляется ко мне сзади. Я слышу, как оно скользит по полу. Сперва я ошибочно думаю, что это вода, какой-то невидимый ночной прилив. Но когда это достигает моих голых ног, в сопровождении резкого сухого ветра, я понимаю, что это вовсе не вода. Это песок.

Мне снится спасение. Не дарованное, а вырванное из окровавленных благочестивых рук тех, кто так отчаянно цепляется за него.

Впервые он показывает мне руки, протягивает их ко мне, пока они не пронзают пелену тьмы. Что-то блестящее и ярко-красное густо покрывает их и капает с пальцев. Думаю, это свежая кровь, пролившаяся совсем недавно. В глазах у него появляется озорной блеск, как у непослушного мальчишки, который знает какой-то секрет. Но в тот момент он кажется скорее печальным, чем пугающим, вызывающим скорее жалость, чем страх.

Он с восхищением смотрит, как по его окровавленному указательному пальцу бежит большой черный муравей, волокущий труп своего красного собрата.

Мне снятся мертвецы.

— Мне тоже, Мартин.

Мухи жужжат, собираясь у него в волосах. Он кажется довольным.

Мне снишься ты.

* * *

Когда я проснулся, головная боль переросла в полноценную мигрень. Она была такой мучительной, что я едва мог ее терпеть. Будто кинжалы вонзились мне в затылок, шею и плечи. Скатившись с кровати, я скинул одежду и включил душ. Шатаясь, подошел к унитазу и рухнул на него. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Я мельком увидел себя в зеркале над раковиной, прежде чем его заволокло паром. Я был так бледен, что протер зеркало, чтобы убедиться, что действительно увидел собственное отражение. Темные круги под глазами и призрачно-белое от явной анемии лицо придавали мне вид демонического циркового клоуна.

Где-то во сне я видел раскрашенное лицо Мартина, медленно появляющееся из-под сыпучего песка. Пока он поднимался, выбираясь из-под земли, его широко раскрытые глаза пристально смотрели на меня.

Шагнув в душевую кабинку, я заставил себя встать под горячую воду. Почувствовал, как полностью просыпаюсь от ее обжигающего прикосновения. Навалился на кафельную стену, затем сполз вниз и принял сидячее положение. Я пробыл в нем довольно долго, позволив пульсирующей воде ослабить напряжение в моих мышцах и успокоить стук в голове.

Когда я наконец приступил к помывке, у меня почти закончилась горячая вода. Вытершись насухо, я почистил зубы, обернул полотенце вокруг талии и достал с полки стенного шкафа старый чемодан. Побитый и исцарапанный, тот же самый, который я много лет назад привез с собой, когда уехал из Массачусетса и сперва недолго жил в Нью-Йорке, а затем поселился в северной части штата. Я не пользовался им какое-то время, но, лишь взяв его в руки, вызвал у себя в голове воспоминания о далеких временах. То, о чем я тогда мечтал. Я все еще верил, что смогу избежать всего этого, что смогу выкарабкаться из этого через литературное творчество, что смогу стать великим писателем. Написав девять романов, я остался примерно там же, откуда начал.