— Это как-то связано с Мартином?

— Да.

По коже у меня поползли мурашки. Я начал искать в карманах сигареты.

— Послушайте, я уже много лет не контактировал с Мартином.

— Понимаю.

— С ним что-то случилось?

— Он жив, но есть некоторые конфиденциальные вопросы, касающиеся Мартина, которые миссис Дойл хотела бы обсудить с вами лично. Она послала меня поговорить с вами в надежде, что я смогу убедить вас встретиться с ней.

Я зажег сигарету и начал нервно, торопливо курить.

— Почему я?

— Миссис Дойл считает, что, как только вы с ней переговорите, вам все станет ясно.

— Она в городе?

— Нет, к сожалению, в данный момент она серьезно больна и не может путешествовать.

— Она все еще в Нью-Бетани?

— Да.

Я покинул город много лет назад, переехал в северную часть штата Нью-Йорк и устроился здесь, в Ютике. В последний раз я был в Нью-Бетани двадцать лет назад, когда моя мать неожиданно умерла от аневризмы мозга. Тогда мне было двадцать четыре. Опустошенный потерей, я поклялся, что никогда больше не вернусь. Меня не ждало там ничего, кроме кошмаров.

— Вы ехали шесть часов из Массачусетса, чтобы попросить меня вернуться с вами? Разве было бы не проще позвонить или написать по электронке?

— Миссис Дойл посчитала, что личная встреча будет более эффективной. Она решила, что это покажет, насколько серьезны те вопросы, которые ей необходимо с вами обсудить.

Я посмотрел через ее плечо на узкую улочку. Это был серый и унылый квартал, состоящий из старых домов в разной степени запущенности, которые почти не отличались друг от друга. Пасмурный день делал окружающий вид лишь еще более мрачным. Крики из далекого прошлого эхом отдавались у меня в голове.

— Послушайте, мисс Каммингс, у меня сейчас много всего происходит. Скоро сдавать новый роман, а работы там еще непочатый край. Также мне нужно разобраться с некоторыми личными проблемами, и я уже больше недели толком не спал. Моя жизнь в Нью-Бетани осталась в прошлом. Я не был там двадцать лет. Мы дружили с Мартином в детстве, и мне всегда нравилась миссис Дойл, но у меня нет ни времени, ни желания, ни терпения играть с вами в «Час тайны»[10], понимаете? Если она хочет что-то обсудить со мной, пусть позвонит мне, и я с радостью с ней поговорю.

— Я понимаю. — На этот раз улыбка Джанин была вежливой, но уже не такой теплой. — Но, может, вы будете не против, если я зайду к вам на минутку? — Она как бы между делом постучала пальцами по висящей у нее на плече сумочке. — У меня есть кое-что, что миссис Дойл просила вам передать. И мне не хотелось бы делать это на улице.

Я сделал последнюю затяжку, бросил окурок на тротуар и раздавил его ботинком, при этом глядя Джанин в глаза. Она ни разу не моргнула. Я сразу чувствовал проблему, неважно, в какой красивой упаковке та появлялась. И эта женщина принесла мне определенно нехорошие новости. Я должен был оставить ее там, у дороги, но даже тогда я, похоже, не смог бы повлиять на развитие событий. Колесо судьбы уже пришло в движение, и мне было не остановить его. Ни тогда, ни сейчас.

— Хорошо, — сказал я, кивая в сторону двери. — Идемте.

* * *

Гроза продолжает бушевать, и я натягиваю одеяло на голову. Дождь и ветер сотрясают дом, над городом уже несколько часов гремит гром и сверкают молнии. Это гнев Божий изливается на меня с Небес за то, в чем я поучаствовал. Я уверен в этом. Каждый урок, который я получил на занятиях по катехизису или на католических мессах, которые посещал, сколько себя помню, проносится у меня в голове, наводняя меня религиозными символами и видениями, в которых я когда-то находил утешение, но которые теперь пугают меня. Уродливые и непристойные, они приходят ко мне, несмотря на все мои попытки остановить их, подумать о чем-то другом — о чем угодно.

Это — проклятие. Это — моя кара.

Шрамовник был прав. Гроза усилилась.

Мне не укрыться от нее, что бы я ни делал. Если я закрываю глаза, то вижу, как он стоит на коленях под дождем, истекающий кровью и умирающий, буровящий меня взглядом. Если оставляю их открытыми, все в моей спальне становится зловещим и пугающим. От каждой тени исходит угроза, каждый порыв ветра, каждая ветка, царапающая стену дома, превращаются в воющего демона, скребущегося в мое окно.

Я представляю, как Мартин и Джейми тоже съеживаются в своих кроватях, напуганные, как и я. И снова эта кровь… так много крови… рука Мартина, сжимающая тот странный меч… Джейми, прижимающий к груди книгу и плачущий под дождем…

Что-то умерло во всех нас.

Молния вспыхивает, и шрамовник снова приходит ко мне, на этот раз он стоит в темном дверном проеме спальни. Голова у него опущена, а шея и грудь покрыты кровью и грязью. На пол с него стекает дождевая вода, я слышу стук капель.

Охваченный дрожью, жду, когда он поднимет голову и посмотрит на меня.

Но этого не происходит.

Вместо этого он возносит вверх руки и разводит их в стороны, словно гигантская раненая птица. Только это не руки. Следующий всполох молнии озаряет прекрасные белые крылья. Широко распростертые и огромные, с кончиками, окрашенными в багровый цвет, словно их макнули в кровь во время ритуала.

А затем он исчезает, забирая с собой мой рассудок.

Гроза длится три полных дня, но, даже когда она утихает, ужас не покидает меня. Я не знаю, как мне выжить, как суметь не рассказать кому-нибудь, что мы сделали, и как избежать эмоционального или психологического срыва.

Уже несколько недель меня и днем и ночью преследуют кошмары. Я отчаянно пытаюсь продержаться до того дня, когда все закончится, но со временем понимаю, что он никогда не наступит. Вина, стыд, печаль и страх будут со мной до конца моих дней. Останутся частью меня, словно недуги, введенные мне прямо в кровь, кормящие меня и кормящиеся мною. Моя единственная надежда на выживание — научиться жить с этими ужасами. В конечном итоге именно это я и делаю.

Возможно, это — не лучшее решение. Я все еще не уверен.

Я так долго жил, оглядываясь через плечо, что это стало моей второй натурой. Оказываясь в тишине, наедине со своими мыслями, я начинаю верить, что все плохое, что со мной происходит, — это наказание за совершенные мной грехи. Каждая дурная мысль или постыдное действие фиксируется, записывается и используется против меня, чтобы наказывать меня за мою слабость, причинять боль физическую и душевную, напоминать мне, насколько я ужасный человек.

С каждым днем моя вера слабеет, а душа становится более темной и чужой, в то время как шрамовник набирается сил.