А нынешнее чувство беспросветного, глухого одиночества… Оно было до боли знакомо ему. Ничего другого он и не знал. То же самое ему твердили еще с тех пор, когда он не понимал смысла этих слов. Ему не стоит ждать утешения. Ни доброты, ни сочувствия. Никто и никогда не полюбит его – просто не сможет.

«Ты этого не заслуживаешь, мальчик».

Рэнсом не спорил.

Когда он покинул столовую и направился в гардеробную, за ним последовал только Дункан.

– Дункан, приготовьте мне ванну, лучший костюм и вещи в дорогу. Сегодня мы уезжаем.

– В Шотландию?

– Нет. В столицу.

Рэнсом принялся на ходу расстегивать манжеты.

Они сейчас же отправятся в Лондон. Там он сразу же явится в банк и опустошит свои счета. А если предатели-поверенные уже заморозили их, он пойдет по клубам, в которых все еще состоит, и постарается взять в долг или выпросить столько, сколько сможет.

И все средства, которые ему удастся собрать, достанутся Иззи. Пусть он не нравится ей, пусть о любви к нему не может быть и речи, но ему необходимо знать, что она обеспечена.

– Ваша светлость, – начал Дункан, – а вы уверены, что это разумно?..

Рэнсом прервал его:

– Нет. На этом и закончим. Мудрые советы мне не нужны. Вы мне не советчик, а камердинер.

– Я думал, меня повысили до дворецкого.

– А теперь снова понизили. Готовьте ванну. И костюм. И все прочее.

Раздеваясь, он слушал, как гремят чайники и как потом ванну подтаскивают по полу ближе к очагу.

Когда звуки смолкли, Рэнсом ощупью нашел ванну и погрузился в нее, предвкушая, что сейчас его обольют теплой водой.

Вместо этого на него обрушился поток ледяной воды.

– Какого?!.. – отплевываясь, вскричал он.

– Считайте это моим заявлением об отставке, ваша светлость.

– Вы не можете уйти!

– Еще как могу. Пенсию я обеспечил себе еще несколько лет назад. Но работу не бросал – по глупейшей из причин. Из-за обещания, которое дал давным-давно. Но сегодня в столовой вы просветили меня. Вы совершенно ясно дали понять, что любые клятвы и обещания… как же это? Кажется, «чушь собачья». Точнее не припомню.

Рэнсом смахнул с лица ледяные капли.

– Что все это значит? Вы никогда не приносили никакой присяги. Клятвы камердинера не существует. Как и Ордена крахмального воротничка.

– Вам – да, не приносил. А ей я поклялся.

– Мисс Гуднайт?

– Нет, вашей матери. Перед тем, как она умерла, я пообещал ей присматривать за вами. Нелепо, правда? Еще одна слезливая сказочка.

Рэнсом сделал медленный вдох.

Значит, мало того, что он стал невольной причиной смерти родной матери. Он испортил жизнь и Дункану. Что ж, теперь он знает и об этом.

С другой стороны, положить конец этой пытке – проще простого.

– Считайте, что этого обещания вы не давали.

– О, конечно, ваша светлость. Так и сделаю.

И на голову герцога обрушилось еще одно ведро ледяной воды.

– Вы болван, – выпалил Дункан с яростью, какой Рэнсом от него никогда не слышал. – Я видел вас в стельку пьяным, распущенным, предающимся всем мыслимым порокам. Но никогда не видел, чтобы вы вели себя так глупо, как сегодня. Если вы отпустите эту леди, значит, мозгов у вас нет и в помине.

Рэнсом передернулся. У него стучали зубы.

– Так будет лучше.

– Лучше? – Ему на плечи снова вылили ледяную воду. – Для кого?

– Для нее. – Он обтер ладонью мокрое лицо. – Для Иззи. Вы же слышали: я недостоин ее.

– Конечно, недостойны. Как и ни один другой мужчина. Кроме того, кто готов заложить душу, лишь бы завоевать свою возлюбленную, а потом всю жизнь выплачивать свой долг.

– Вскоре у меня не останется ничего. И я не собираюсь тянуть в пропасть вместе с собой ее, вас и всех остальных.

Дункан надолго замолчал.

– Знаете, она ведь любила вас.

«Любила»… Забавно: достаточно прибавить короткий хвостик к слову «любит», и чудесная фраза становится душераздирающей.

– Вы слишком много болтали с мисс Гуднайт.

– Я говорю не о мисс Гуднайт. А о покойной герцогине.

Рэнсом сжался от резкой боли.

– Еще одна женщина, для которой было бы лучше, если бы я вовсе не рождался.

– В то время я был еще молодым лакеем, меня наняли, когда герцогиня ждала вас. Все в доме ходили на цыпочках и боялись дышать. Мне рассказали, что годом раньше у герцогини родился мертвый ребенок. В людской поговаривали, будто бы врачи предупредили герцогиню, что следующих родов она не переживет.

Мертвый ребенок? Годом раньше?

Об этом Рэнсом слышал впервые.

– Но она решила пойти на риск, – продолжал Дункан. – Потому что хотела, чтобы родились вы. Когда закончились роды, меня прислали вынести из комнаты саквояж врача. Я уже собирался уходить, когда герцогиня взяла меня за руку… – Камердинер закашлялся. – «Пообещайте, – попросила она, – пообещайте показать ему, что такое любовь».

Рэнсом сидел не шелохнувшись.

– У нее началась горячка, – рассказывал Дункан, – ей оставалось уже недолго. Я понял, что она приняла меня за герцога. Но сказать ей об этом я не мог, а звать его уже не было времени. И потом герцог вряд ли сказал бы ей то, что она жаждала услышать.

Да, черта с два бы он дал такое обещание. Отец Рэнсома оставался холодным и злопамятным до самого конца.

– Я не мог допустить, чтобы молодая герцогиня умерла в тревоге. И я пообещал. Поклялся показать вам, что такое любовь. И потом еще тридцать лет делал все возможное, чтобы сдержать обещание.

Боже мой. Где еще одно ведро ледяной воды, когда оно так необходимо ему – чтобы капли на лице стали незаметными?

Погрузившись глубже в ванну, Рэнсом подтянул колени к груди и потер лицо обеими ладонями. Его горничным и гувернерам было запрещено относиться к нему по-доброму. Но кто всегда был рядом с ним? Кто выхаживал его после каждой попойки, зашивал раны, облачал его в безукоризненные фраки, тесные, как материнские объятия? Кто провел с ним последние семь месяцев, пока он, Рэнсом, с трудом отползал от самого края могилы?

Дункан.

Все это время рядом был Дункан.

– И только теперь… – хрипло выговорил Рэнсом. – Все это вы говорите мне только теперь.

– Раньше я думал, что вы не готовы выслушать меня. И я был прав.

– Но… зачем? Никакая пенсия в мире не стоит тридцати лет прислуживания мне. Вдобавок я не давал никаких оснований для преданности.