– Как же мне отличить человека от… от нечеловека?

– А никак. Доверяй интуиции. Вот ты лично видел когда-нибудь таких людей, как он?

– Хм… наверное, нет.

– Вот видишь – это несложно. Следующий шаг – понять, что таких людей и вовсе нет. Потерянный не отсюда. Он… очень издалека. И его место – в другом мире. И его когда-нибудь заберут, конечно. Давно бы забрали, если бы видели.

– А почему его не видят?

– Он находится… как тебе объяснить… ну вот у тебя есть мобильный телефон?

– Есть, – кивнул я.

– У тебя здесь есть связь?

Я достал мобильник. Возле изображения антенны не было ни одной полоски.

– Нет, нету.

– А почему?

– Тут… наверное, нет покрытия.

– Вот-вот, «нет покрытия». Что-то вроде того и с корректорами. Есть такие места или даже целые зоны, где у них… как бы нет покрытия. И они не могут контролировать то, что там происходит.

– И где есть какие зоны?

– Да повсюду. Их не так уж много, иногда они маленькие, иногда побольше, но они всегда обращают на себя внимание. Люди издавна это чувствуют. По этим местам часто проводят межу, когда что-то делят. На границах и возле них полно таких зон. Ещё в них очень любят строить дома для умалишённых. Не знаю, почему. Так как-то само складывается.

– Вроде игренского?

– Да, там вообще одна из самых больших зон в мире. Ну и больница огромная.

– А в Олыке? – вдруг сообразил я.

– О-о, смешной вышел случай. Старик Радзивилл всё хотел там себе дом построить. Прятался он от кого-то, что ли?.. Не знаю. Но у каждого здания, как и у каждого человека, – свой путь. Теперь и там тоже клиника.

– Хм… а если бы потерянный был не там, а в другом месте… ну, там, где его было бы видно… за ним бы сразу пришли?

– Нет, что ты. Корректоры никогда в жизни не явятся сюда во плоти ради одного потерянного дурака, к тому же неопасного. У них и без него дел хватает, ты уж поверь мне. Нет, сами они приходят исключительно редко. Только тогда, когда кто-то вносит серьёзные, непоправимые нарушения в общий ход…

– А это так редко происходит? – недоверчиво спросил я.

– Ты должен понимать, что обычный человек – такой, как ты, как эта твоя Верба или те, кто катаются тут зимой на лыжах, – не может нарушить правильный ход вещей и уж тем более – хе-хе! – поломать его. Уготованный тебе путь похож на… на бобслейную трассу. Ты несёшься, не задумываясь о том, что тащат тебя вперёд не твои усилия, а сила земного притяжения. Тебе кажется, что ты выбираешь путь, что ты сворачиваешь вправо или влево, но в действительности поворачиваешь не ты, а бобслейная трасса, по которой ты катишься. А это значит, что, как бы ты ни крутился, тебя всё равно будет тащить вниз по твоей колее. Понимаешь?

Я кивнул.

– Я раньше, – продолжал Старик, – сравнивал ход вещей с рекой, мне так самому легче было понять. Есть некое течение, постоянный ток. И твоё движение вниз по течению не зависит от твоего решения, – ты можешь лежать расслабившись, можешь грести, помогая этому течению, или, наоборот, грести против него. При этом твои усилия куда слабее реки, и она всё равно продолжает тащить тебя вниз, что бы ты ни делал. Но потом я понял, что в этой аналогии есть один изъян.

– Какой?

– У любой реки есть берег. И это значит, что ты можешь грести в сторону и в итоге выбраться. Выбраться из тока. Остаться снаружи.

– А это невозможно?

Старик улыбнулся, поднял со стола кружку и сделал большой глоток глинтвейна. Потом посмотрел в окно. Затем снова улыбнулся и посмотрел мне в глаза.

– Когда мне задают вот такие вопросы в лоб, я теряюсь. Я тебе сейчас отвечу честно, но только ты, пожалуйста, не задавай мне после этого глупых вопросов, хорошо?

– Хорошо.

– В этом мире – да и во всех других мирах – нет ничего невозможного. Конечно же, возможно всё. Но только тот, кто знает это и кто пытается, словно безумный, искать способы всех обмануть, обычно очень плохо заканчивает. Очень плохо. Конечно, можно отрицать предначертанное, пытаться жить чужой жизнью, а то и вовсе порвать эту реальность в клочья. Взять хотя бы Гадалку. Ты ведь знаком с этой дурой? Всю жизнь пытается доказать самой себе и окружающим, что она – не она, имя её – не её имя, а жизнь её – это не её жизнь. Елозит, эксперименты какие-то ставит, ритуалы проводит безумные, всё с янтарём своим носится. Якобы он обладает какими-то свойствами и влияет на течение времени…

– А он не обладает?

– Обладает. Ну и что? Он не для неё обладает, а для тех, кто знает, что с ним делать нужно. Она однажды чуть весь наш мир не разорвала, дура, как нерадивый школьник, что на уроке химии сделал из нитроглицерина и опилок динамит. Все это очень печально наблюдать. Столько усилий – и всё выбрасывается псу под хвост.

– Ну почему же псу под хвост? Что-то же она меняет?

– Да ничего она изменить не может! Откуда она вообще знает – может быть, каждое её действие на самом деле является простой корректировкой?! – Старик взял со стола кружку. – Вот смотри. Я взял кружку. Откуда я знаю, почему я её взял? Может быть, мне так захотелось. Может быть, так было предначертано, моя судьба – взять эту кружку. А может быть, кто-то просто что-то корректирует, и поэтому я взял кружку. Случайные люди совершают случайные действия, даже не подозревая о том, что являются лишь слепыми инструментами для достижения каких-то целей. Они никогда не узнают этих целей. Они никогда не узнают, каков результат всех этих случайных движений.

– А потом во сне к ним приходят тростниковые волки. Так? – спросил я.

– Тростниковые волки, – Старик усмехнулся, – цепные псы корректоров. Ну, иногда они приходят, да, хотя далеко не ко всем. Не каждый инструмент ломается в процессе использования. Не каждый инструмент оказывается больше непригоден. Не каждый надо выбрасывать. Его ведь можно использовать опять, снова и снова. Я могу ещё раз поднять кружку и ещё раз. – Старик поднёс кружку ко рту и сделал несколько глотков. Потом поставил её на стол, повернулся в сторону мангала, и, словно по волшебству, из ниоткуда снова возник хозяин.

– Ещё одну, пожалуйста, – сказал Старик, и хозяин, забрав кружку со стола, отступил на шаг назад и исчез.

– Что ж, – сказал я, раздумывая над словами Старика, – похоже, корректорам действительно нет смысла являться лично. Но ведь зачем-то они всё равно приходят?

– Очень редко, – сказал Старик, – но приходят. И, должен тебе сказать, их приход не сулит ничего хорошего. Последний раз они приходили в 1959 году, собрались на драку.