– А сколь дашь? – оживился тот.

– Внакладе не останешься, – и Петр для наглядности извлек из кармана золотой флорин, продемонстрировав его вислоносому. Но, подметив по жадному блеску в глазах собеседника, что пообещал слишком щедрую плату за посреднические услуги, торопливо уточнил: – Это в случае, если хоромы нам подойдут. Ну и если хозяева нам их продадут.

– О том мог бы и не сказывать, – чуть разочарованно проворчал ратник и, попросив чуть подождать, пока он подыщет себе подмену, исчез в глубине двора.

Через десять минут уже три всадника, вернувшись обратно через городские ворота, неторопливо ехали по одному из посадов и вислоносый, назвавшийся Пушатой, на все лады расхваливал стоящие чуть ли не у самой Тверцы серые двухэтажные дома. Однако вид их пришелся друзьям не по нраву.

Вот оно, счастье блеклое,

Вот она, радость хилая.

Мир разгорожен окнами,

В серости жизнь унылая…[38]

выразительно прокомментировал Петр, презрительно глядя на третий по счету домик, предложенный Пушатой. – У нас в Одессе такие хлабудой называют, – подвел он итог.

– И Тверца совсем рядом, – добавил Улан, кивая на реку. – При бурной весне да после снежной зимы того и гляди снесет.

– Так вам хоромины нужны, – догадался ратник. – Тады в саму Тверь надобно. Есть там один терем на примете. Боярыня тамошняя в монастырь засобиралась, вот и продает. Место хошь и не баское, угловое, но все одно за стенами, потому потребует изрядно, десятка два-три гривен, не менее. А то и все полста, – подумав, поправился он.

Увы, им не повезло. Домик оказался самое то: в два этажа, если не считать разные подклети, просторный двор, крепкий забор вокруг, даже сад позади имелся с тремя флигельками для дворовых людей, а что подле самой городской стены, так какая разница. Но вдова-боярыня, потерявшая в победной декабрьской битве тверичей единственного сына, едва глянув на Улана, продавать свое жилье отказалась напрочь. Петр попытался накинуть цену, но она и слушать его не захотела.

– Мало того, что косоглазые меня Васюка лишили, еще и терем им подавай! Да мой Лукич в домовине перевернется, ежели узнает, кто здесь поселился, – отрезала она.

Провожатый разочарованно крякнул, а приунывшие друзья переглянулись.

– Скоро темнеть начнет, да и Изабелла нас заждалась, – заметил Петр и предложил Улану. – Давай-ка мы вернемся обратно на постоялый двор, а завтра начнем искать заново. Жаль, конечно, а что делать. Ну-ка, загни для успокоения моей расстроенной души, что говорят по этому поводу твои Будды.

– Они говорят, что лучше окунуть голову в чан расплавленного железа, чем радоваться хорошему жилищу, – невозмутимо ответил Улан.

– О как! – удивился Сангре. – А почему?

– Потому что пережив первое ты просто умрешь, а вот если станешь радоваться чувственным объектам, то после смерти тебя будет ожидать несоизмеримо более сильное и долгое страдание в аду. Правда, это сказано для монахов.

– Как хорошо, что мы не нашли ничего подходящего, – задумчиво протянул Петр. – А еще лучше, что я не буддийский монах.

Пушата, недоуменно поглядывавший на обоих, не выдержав, вмешался в загадочный разговор:

– А-а… поутру-то как? Я к тому, что подходить мне, али…? Тока имейте ввиду, кто иной вам вовсе дрянь покажет, а я сведу куда надобно, потому как всё про всех ведаю. Просто ныне мы не повсюду поспели. – И он с надеждой уставился на Сангре.

– А как же, – подтвердил Петр. – Раз всё про всех, куда мы без тебя. Да и сейчас парой кружек пива угостим, искал ведь, старался. Заодно и подскажешь, есть ли постоялые дворы получше, чем тот, на котором мы остановились.

– Это беспременно, – заверил повеселевший ратник и вскоре, сидя за низеньким старательно выскобленным до янтарной желтизны липовым столом, делился мнением, какой из дворов самый наилучший и почему.

Впрочем, судя по его рассказу, выбрали друзья именно то, что надо. У Гюряты свет Микулича и мед с пивом завсегда что надо, да и на закусь все свеженькое и вкусное, ибо его стряпуха Кудята из наипервейших во всей Твери. Хоть в княжий терем ее бери, она и там не осрамится.

Похвалу Пушаты воочию подтверждало и обилие людей, собравшихся в просторной зале. Все десять больших столов были полностью заняты. Очевидно, привлеченные талантами стряпухи, сюда захаживали потрапезничать многие тверичи из числа зажиточных, невзирая на свои дома.

После дальней дороги тянуло слегка расслабиться, и друзья не обратили ни малейшего внимания на то, как пристально присматривается к ним русоволосый ратник, сидящий аж через три стола от них. А напрасно, ибо был он одним из того самого десятка воинов, не так давно конвоировавшего их под началом боярина Ивана Акинфича.

Не заметили они, и как ратник незаметно исчез.

Глава 22. Капкан на крупного зверя

Наутро, во время завтрака, к друзьям подсел вислоносый Пушата, и сообщил, что Михайла Ярославич покамест не приехамши, но зато сыскались хоромины у другой боярыни. Только надо поторопиться. На днях боярыня заболела и решила перед смертью успеть принять иноческий сан, вот и продает дом буквально за бесценок, всего-то за сорок гривен, лишь бы поскорее.

Петр перед уходом с постоялого двора хотел было досыпать серебра в свою суму, но, подумав, не стал – уж больно велика тяжесть. В конце концов для выплаты задатка двух десятков за глаза хватит, а за остальными – если договорятся – недолго и сгонять.

Встретили их радушно. Правда холоп на воротах пояснил, что хозяйке неможется, выйти не в силах, но распоряжения соответствующие она дала, велев показать хоромы сверху донизу, а также подклети, амбары и прочее.

Полюбовавшись здоровенным теремом с причудливыми наличниками на крошечных волоковых оконцах и резным коньком на крыше, друзья вошли вовнутрь, бегло оглядев мужскую половину. Бегло, поскольку и без того было видно: повсюду полный порядок, все крепко и прочно. Вон, даже двор боярский весь покрыт средневековым русским асфальтом, то бишь замощен крепкими дубовыми плахами, что уж говорить об остальном. Петр, правда, приличия ради, пару раз подпрыгнул кое-где, проверяя крепость досок, но провожатый, назвавшийся Митрофаном, его урезонил, заявив, что пол застелен исключительно дубом, и ежели понадобится поменять пару половиц, то их внукам, не ранее. Или правнукам.

Оглядев конюшню, осматривать остальные подсобные помещения друзья поначалу вообще не пожелали, но Митрофан оказался настойчив, заявив, что повеление боярыни должон выполнить в точности, а посему… Пришлось дойти вначале до бани, затем до летней поварни, до конюшни, и заглянуть во все прочие закутки, каковых оказалась тьма-тьмущая. Правда, внутрь они не заходили – еще чего, и без того время к обеду.

Оставалось прикинуть лишь объем хмельных медов, хранимых в огромных бочках в каменном погребе. За них боярыня требовала отдельную плату в десяток гривен – больно их много. Петр направился было вместе с Уланом к погребу, но Митрофан на полпути остановил его, придержав за рукав, и молча указал на гостеприимно распахнутые двери крохотной церквушки.