А уж когда Матрена Тимофеевна заприметила окровавленную руку Сангре (у самого крыльца он протер ее снежком, но кровь продолжала сочиться), она и вовсе засуетилась, захлопотала подле. Мол, у нее как раз сидит знахарка, коя вот уже с месяц лечит ее, изгоняя своими травяными настоями камчук.[40] Правда, лечение движется туговато, камни из брюха выходить никак не хотят, зато ворочаются, периодически вызывая сильные боли, на что она не преминула пожаловаться. Дескать, ныне вроде как утихло, а вчерась цельный день страдала и ежели дальше так продолжится, она не токмо не отдаст неумехе обещанную вторую гривну, но и потребует вернуть первую, выданную вперед.

Петр глазам своим не поверил, когда на пороге появилась… Заряница. Та тоже остановилась как вкопанная, не понимая, как он тут оказался.

– Ну и чего застыла-то? – набросилась Матрена Тимофеевна на девушку. – Мое-то снадобье и подождать могет, опосля заваришь, а у него вишь раскровенилось. Не ровен час, антонов огонь приключится, яко у моего Васюка. Эй, Басена, где ты там? – окликнула она одну из дворовых девок и едва та появилась в дверях, принялась деловито распоряжаться. – Тряпиц чистых сыщи, но первым делом воды сюда принеси. И чтоб мигом, одна нога здесь, а другая… – девица, торопливо закивав, улетела.

– Она у меня шустрая, – успокоительно заметила боярыня. – Чичас все спроворит. А гдей-то ты так, милок? – Сангре замялся, не зная что сказать, но она понимающе махнула рукой. – Да ладно, можешь не сказывать. Сама зрю, на кулачках с кем-то бился. Я ить таковское, когда Васюк мой жив был, сколь раз видывала-перевидывала, не ошибусь. Но его лечбу я девкам не доверяла – завсегда сама перевязывала. Он у меня тож бедовый был, ершистый, страсть. Чуть чего не по ндраву, враз в кулачки.

– И красивый поди, в матушку свою, – с улыбкой предположил Петр. – Наверное, все девки в Твери по нему сохли.

– Да не без того, – гордо подбоченилась она, но тут же горестно посетовала: – Все самую достойную для него выбирала, что б и нравом тихая, и ликом пригожая, и телом сдобная, крупитчатая, да чтоб из роду древнего, дабы чести не уронить. Вот и довыбиралась, без внуков осталась… – она пригорюнилась.

– Кто ж знал, что он так скоро этот мир покинет, – попытался утешить ее Сангре. – А с другой стороны как иначе-то поступить. Приглядеться-то к невестке будущей непременно нужно, а то введет сынок в дом овечку, а через месячишко-другой глядь, а у нее волчьи клыки показались. И стал бы он всю жизнь с такой мыкаться.

– Истинно, истинно! – обрадовалась старуха и всплеснула руками. – Надо же, такой молодой, а речешь как есть правильно, – и она спохватилась. – Ой, да что же я! Нешто окромя взвару мне и попотчевать гостя нечем. Счас, милай, повелю, чтоб и стол накрыли, и вишнячок заветный достали. Осталось у меня чуток от покойного Лукича. Все одно: не тащить же его с собой в монастырь. А вишняк славный, стоялый. У меня таковских новин, чтоб мед варить, не принято. Правда, хмелем приправлен, каюсь, но годков десять, не мене, в леднике пролежал, не стыдно и самого Михайлу Ярославича угостить. Да и к медку всего в достатке имеется, не хуже чем у прочих. Счас и поснедаем, чем бог послал, – и спохватилась. – Да что ж Басены-то до сих пор нет. Вот и хвали окаянную. Ну-ка, пойду, потороплю.

Оставшись наедине с Заряницей, робко присевшей на лавку, Петр, дождавшись, чтобы утих доносившийся до них из сеней громкий голос боярыни, и, улыбнувшись, произнес:

– Ну, здравствуй, красавица. Тебя-то каким ветром в Тверь надуло?

– И тебе поздорову, Петр Михайлович, – смущенно улыбнулась девушка. – А я туточки покамест проживаю.

– У боярыни?

– Да нет, – поправила Заряница. – Чуток подале, у боярина Кириллы Силыча. Спаси его господь, приютил нас с братцем. Меня в услужение взял, в стряпках я у него ныне. И домишко выделил, не побрезговал.

– Сменила, стало быть, место жительства, – кивнул Сангре. – Ну что ж, дело хорошее. Почти горожанкой стала. Теперь гляди не загордись. Хотя… выглядишь ты не сказать, чтоб ах. Впрочем, оно и понятно. Судя по твоим заработкам, – припомнились ему слова Матрены Тимофеевны насчет гривны, – ты в золоте не купаешься. А чего ж тогда обратно не возвращаетесь?

– Да я бы и рада, но братец мой, Горынюшка милый… – и она не договорив, осеклась, помрачнела, но, взяв себя в руки, продолжила: – На сече его подранили тяжко. Саблей по хребту угодили. Нельзя было шевелить. А ныне куда, ледополье на носу. Да ништо, проживем как-нито.

– А сейчас брат-то на ноги встал? – уточнил Сангре.

– Когда хребет задет, тута один господь на ноги поднять в силах, – тяжко вздохнула девушка. – Хорошо хоть руки ожили. А с постели ему один токмо путь, в домовину. Я ить чего тута. С прокормом-то у нас, слава богу. Боярин милостив, не голодаем. Но мне серебрецо надобно, чтоб травок прикупить, да боли у Горыни хошь чуток утишить. Силов нету на его страдания глядеть. Он, конечно, терпит, виду не подает, токмо ночью стонет, когда мыслит, будто я сплю, да и то тихохонько, чтоб не разбудить. А я лежу и тоже плач в себе давлю, чтоб не услыхал. Так и лежим с ним, полеживаем кажную ночь до самого утра. А к Кирилле Силычу с просьбишкой о гривенках идти стыдоба. Он и без того нам добра излиха сделал. Еще помыслит, чего доброго, де, дали курочке гряду, а она норовит весь огород охапить.

– А зачем покупать-то? Ты ж сама травница.

– Имелись у меня таковские, да все вышли. Была б весна, сызнова насобирала, а зимой я что могу?

Вошедшая Басена прервала их разговор, принеся ушат с водой и ворох тряпок. Заряница принялась промывать и бинтовать руку. Едва холопка вышла, как Петр, прикинув все, решительно сказал:

– Как я погляжу, со сбором средств в благотворительный фонд раненым у тебя дела движутся не ахти. Сдается от тебя ныне осталась половина, а ведь в Липневке ты имела приятные округлости во всех местах. Давай сделаем так. Сейчас времени нет, боярыня вот-вот зайдет, к тому же у меня…

Он поморщился. Загружать Заряницу своими проблемами, когда у нее и без того хлопот полон рот, не хотелось, но и пояснить, почему не может с нею встретиться ни сегодня, ни завтра, надо, а то подумает чего доброго, что зазнался и всякое такое.

– Понимаешь, – промямлил он, – неотложные дела имеются… Надо вначале друга из беды выручить.

– Улана Тимофеевича?! – испуганно охнула девушка. – А что с ним?!

– Да ничего страшного, – отмахнулся Петр. – В гостях он пока… у того боярина, что нас в Тверь вез.

– У Ивана Акинфича? – уточнила Заряница и, дождавшись утвердительного кивка, всплеснула руками. – Так ты, выходит, длань-то свою тамо зашиб, об его холопей, – догадалась она.

– Вот еще! – самодовольно фыркнул Сангре. – Бери выше: к самому Акинфичу приложился.

– Ох и бедовый, – покачала головой девушка и было непонятно, чего в этих словах больше: то ли восторга, то ли упрека. – А ведь его хоромы по соседству с теремом Кириллы Силыча, – сообщила она. – А домишко, кой нам боярин выделил, и вовсе подле частокола, кой боярские дворы друг от дружки отделяет. Так его собаки, не поверишь, столь брехучие, что…