– Шестьдесят тысяч, – скорбно констатировал фра Пруденте.

– Молодец, бухгалтер, – похвалил Петр. – А теперь будь ласка, гроши на бочку и я мигом вручаю тебе обоих пленных, завернутых в подлинник долгового обязательства старого хитрого жида Овадьи, и мы расходимся, как в море корабли. Понимаю, ты будешь по мне скучать, но не горюй, мир тесен, глядишь и встретимся где-нибудь в Андалусии, Париже или близ Кенигсберга. Прикинь, святоша, варьете «Дойчланд золдатен», юные эсэсовки в янтарных бусах и красных галстуках пикируют, шо мессершмиты на наши колени, а на столе чего только нет. И шнапс с копченым салом, и ёрш из русского самогона с баварским пивом под пиццу с мацой, – он застонал от удовольствия. – Короче, сплошная кошерная пища, проверенная семью раввинами и пятью брахманами в спецлаборатории НКВД…

– У нас нет столько флорин, – перебил доминиканец, зло глядя на Сангре.

Ох, с каким бы наслаждением он сунул ногу этого наглого негодяя, смеющего перечить святой инквизиции, в испанский сапожок и, не доверяя никому, собственноручно принялся бы закручивать винты. Медленно. Очень медленно. Фра Пруденте чуть не застонал от наслаждения, почти слыша, как хрустят косточки на фалангах пальцев его наглого собеседника, как лопается кожа и начинает сочиться кровь…

Увы, в реальности все обстояло иначе, и он уточнил:

– У нас нет ни половина, ни четверть, ни даже десятый часть.

– А каким местом ты раньше думал?! – возмутился Петр. – Сам виноват! Где это видано, затевать такое большое дело и без начального оборотного капитала. Ты ж, зараза, получаешь дикую прибыль, на каждый флорин цельных двадцать! Да у нас за такой навар любой олигарх без раздумий и маму в публичный дом сдаст, и родину продаст, и сам в гомосяку или трансвестита переквалифицируется! Короче, ищи, где хочешь. Встретимся, когда найдешь, не раньше, – он решительно поднялся со своего стула, но тут же, досадливо хлопнув себя по лбу, спохватился и обратился к монаху. – Ах да! Мы ж еще не порешали с тобой за Изабеллу!

«Вот оно! Выкупить захотел! Похоть обуяла! Ну-ну! Теперь у нас с тобой иной разговор пойдет, куда веселее!» – мелькнуло в голове фра Пруденте. Он с наслаждением откинулся на своем стуле с высоким подголовником и надменно уставился на Сангре даже не пытаясь скрыть злорадной ухмылки…

Молчал инквизитор недолго – уж очень хотелось поскорее отыграться за пережитые унижения. Недолго думая, он заявил, что цена сей злокозненной еретичке не меньше ста тысяч флоринов. Да и за слугу ведьмы, с учетом ста тридцати загубленных им детских христианских душ, надо уплатить по крайней мере тринадцать тысяч флоринов, а меньше никак. Без того получается очень дешево: всего по сотне золотых за каждое умерщвленное им христианское дитя.

Выдав столь непомерное требование, он пристально уставился на Сангре, ожидая увидеть смятение на его лице, но как ни удивительно, кабальеро радостно улыбался.

– Заметь, не я это сказал, а ты, – торжествующе произнес он.

Внутри у фра Пруденте что-то тревожно ёкнуло, а чуть погодя ему и вовсе поплохело не на шутку. Оказалось, дон Педро подразумевает, что Изабелла со своим слугой – точно такие же пленники. Правда, касаемо погубителя детей инквизитор припозднился, ибо зловредного колдуна в горячности прямо там, в Берестье, запытали до смерти. И Сангре принялся увлеченно рассказывать, как его люди «работали» над ним и когда именно приключилась осечка – в смысле перебор с пытками.

Равнодушно слушая подробности, от которых у простого мирянина, живущего не столь святой жизнью как фра Пруденте, кровь застыла бы в жилах, монах непроизвольно и с некоторым удивлением отметил про себя, что ряд пыток ему вовсе неизвестны. Даже названий таких – Снегурочка Нигерии, Клёвый червяк, Озимый кабан и Печальный домкрат – ему ранее слышать не доводилось. А Сангре продолжал увлеченно живописать, как Чарльз, оказавшийся на удивление хлипким, выдержал лишь Петлю Каа, хотя при этом неприлично громко хрипел, но едва ему влили через воронку три ведра Абсолюта, как он отдал концы…

Закончив рассказ о слуге-колдуне, Петр вновь вернулся к Изабелле. Мол, девица чересчур хрупка, весьма болезненна и вдобавок чрезмерно капризна, а потому ему чертовски не хотелось бы везти ее с собой на Русь. Поначалу-то он хотел поступить с нею точно так же, как и с ее слугой, но призадумался и переиначил – куда выгоднее продать ее святым отцам. Жалко, конечно, выпускать ее живой, но авось ненадолго – те ж ее все равно скоро замучают, а он зато прибарахлится. Короче, нехай фра Пруденте выкладывает сто тысяч флоринов и забирает мерзавку хоть сегодня. В крайнем случае завтра. Словом, поскорее.

– С кого иного за столь злобную и знатную бьёз хексе я содрал бы полтораста тысяч, не меньше, но мы ж с тобой немножечко коллеги, верно? А потому радуйся, отче, ибо я, не торгуясь, соглашаюсь на ту цену, что ты назвал. А лучше, если ты сразу выложишь сто шестьдесят тысяч и заберешь всю троицу. Само собой, вместе с подлинником заемного письма Овадьи. Но чур выкуп за донью, – Сангре строго погрозил пальцем, – в первую очередь, а то у меня от ее бесконечного плача, визга, крика и стонов голова раскалывается.

Инквизитор, тупо уставившись на Петра, пытался вникнуть в сказанное им и никак не мог этого сделать. Наконец он взял себя в руки и попытался поторговаться, но на сей раз у него ничего не получилось – Сангре категорически отказывался уступить хотя бы тысячу. В подтверждение своей непреклонности он даже шарахнул кулаком по столу, тем самым давая сигнал стоящему за дверью Яцко. И тут же толмач затащил в комнату немецкого купца со шкатулкой, наполненной большими кусками необработанного янтаря.

Петр моментально оживился и объявил небольшой перерыв. Сунув в руки монаху кубок с медом, он радостно всплеснул руками при виде содержимого ларца и приступил к торгу, длившемуся не менее получаса. Наконец они ударили по рукам. Сангре оплатил весь янтарь и принялся расспрашивать купца насчет растворимого кофе, цейлонского чая, подсолнечного масла, соленой кукурузы и табачка с Ямайки. Перечень экзотических товаров длился долго и закончил его Петр детальными расспросами насчет пороха, на всякий случай названного им на всех языках, чтобы монах точно понял, о чем идет речь. Горестно посетовав на его отсутствие, а ведь он бы взял не меньше нескольких сотен бочонков и задорого, Петр наконец-то отпустил торгаша восвояси.

Фра Пруденте дураком не был и соображал быстро. Потому, едва купчина вышел, инквизитор принялся уговаривать Петра срезать стоимость выкупа, обязуясь в случае согласия поставить ему на всю сумму кой-какой товар из перечня, только что услышанного из уст Сангре. Услышав про порох, Петр, поупиравшись пару минут ради приличия, махнул рукой:

– Ай, так и быть, можешь утереть сопли. Счастье твое, что связался именно со мной, а не с каким-нибудь великим укром. Вот он бы ободрал тебя с ног до головы, не побрезговав даже твоими занюханными подштанниками прошлогодней стирки, которые в срочном порядке напялил бы на себя, как законный трофей. Я же и рясы с тебя снимать не стану.

И они приступили ко второй части торга, обсуждая цену пороха. Но вначале фра Пруденте попытался уговорить Сангре позволить выкупить каждого пленника отдельно, причем от отчаяния раскрыл свои карты, честно назвав причину этой просьбы. Мол, у него самого нет ни монеты и надежда только на Тевтонский орден. Однако его руководство деньги считать умеет и дважды за одно, то есть за Бонифация, платить навряд ли согласится. А то, что они откажутся выкупать еретичку Изабеллу, и вовсе само собой разумеется.