Шли по наитию, примерно представляя направление. Устали, конечно, но сильно-то не боялись, молодые были, глупые. Говорили друг другу: если долго идти, рано или поздно куда-то придешь.

Вечер незаметно подкрался, тени поползли из-под елок, которые были похожи на угрюмых старух, что расправили длинные зеленые юбки. Я заметил, что в тех местах долго не темнело, часов до десяти, а потом резко раз – и накроет тьма.

Мы этого дожидаться не собирались, решили поискать место для ночлега, а с утра подумать, в каком направлении дальше двигаться. Местечко быстро нашлось, будто само навстречу выбежало. Просторная полянка, деревцами по краям обсаженная. Трава мягкая, как палас. Тут и там из земли торчали гладкие валуны – светлые, а иные потемнее, темно-серые.

Поставили мы палатку, один из валунов под стол приспособили, между двух других костер разложили, котелок повесили. Пока каша с тушенкой варилась, ягодами лакомились: земляника там росла. Везде отошла уже, а на поляне ее полно было.

Когда еда приготовилась, ужинали, огурцами хрустели, хлеб такой душистый был, бабушка сама пекла. Кто в поход ходил, знает, что вкуснее походной еды ничего на свете быть не может, ни в одном ресторане так не накормят. Это потому, что вприкуску к картошке ты ешь воздух свежий, свободу от всего, что тебя в городе сковывает…

Солнце село, стемнело, мы и не заметили. А темень там – хоть глаз коли, не видно ничего в двух шагах. Прохладно стало, даже холодно, мы свитера натянули, куртки взяли. Я, помню, подумал, что спать пора ложиться, огляделся и в свете костра увидел это.

От валунов поднимался, выползал из-под них белый, как сливки, туман. Сочился из каждой трещинки в земле, струился по траве, растекался по поляне.

– Что это такое? – спросил я.

Степан тоже не знал. Мы смотрели на белое марево, а потом осознали, что оно не просто так течет, беспорядочно, но собирается в центр поляны! В этой, понимаете ли, осознанности тумана было нечто настолько ужасающее, что у меня язык прилип к гортани, я не в состоянии был ничего сказать.

Белесый туман стал густеть. Густеть и подниматься выше, пока в итоге не принял форму высокой белой фигуры, похожей на человеческую! Можно было различить голову, туловище, руки… И руки эти вдруг потянулись в нашу сторону! Мы попятились, я запнулся о рюкзак и упал, а Степан отбежал чуть дальше.

Диковинное облако подобралось ко мне. Оно было ледяным, влажным, дышать возле него стало трудно: оно воровало воздух, откачивало его из окружающего пространства. Белесая фигура ненадолго зависла возле меня, а потом переместилась к Степану. Я подумал, она и около него не задержится, но случилось иначе.

Молочный туман окутал моего друга, поглотив, растворив в себе, я даже перестал видеть его на какое-то мгновение. А после… Вы можете мне не поверить, но это марево впиталось в него! Та белая фигура соединилась со Степаном, вросла в него, просочилась в его поры.

Он задрожал, затрясся, стал кричать. Никогда я не слышал, чтобы люди так кричали – так безнадежно, в таком беспросветном ужасе! Я вскочил, подлетел к нему, хотел обнять за плечи… Но тут конвульсии его прекратились, кричать он тоже перестал, поглядел на меня.

Трудно объяснить, но то был не его взгляд. Кто-то другой смотрел Степкиными глазами. Злое, безумное существо. На дне этого взгляда горел алый отблеск. Мне показалось, пламя костра отражается, но потом я понял: его глаза светились в темноте!

Я шарахнулся в сторону. Существо, пробравшееся в Степана, заговорило. Голос был очень низкий, глухой, гулкий, совершенно не Степкин. Но самым поразительным было даже не внезапное изменение тембра, а язык.

Из горла Степана доносились звуки чужого языка, я не понимал ни слова, но зато понял другое. Дураки, какие же мы были дураки! Ведь мы умудрились разбить лагерь прямо посреди древнего шаманского кладбища! Не обошли его стороной, не сбежали до темноты, как заклинала нас бабушка, но остались ночевать там.

Существо в обличье Степана, продолжая выкрикивать гортанным голосом неведомые слова, надвигалось на меня.

Не зная, что делать, я бросился прочь. Знал, что рискую заблудиться в лесу, но не думал об этом. Лучше плутать там, даже дикого зверя встретить, чем находиться рядом с древним ужасом.

Однако убежать не получилось. Добравшись до края поляны, я обнаружил, что она снова очутилась передо мной! Вот палатка, костер, а вот овальные валуны – могильные камни. И мертвый шаман в теле моего друга.

Я сделал еще одну попытку, рванул к другому краю поляны. Но снова не смог убежать. Бегал по кругу, как хомяк в колесе. Ясно стало, что мне не вырваться, меня не собираются отпускать, как и предупреждала бабушка. Можно хоть всю ночь кружить.

– Чего тебе от нас нужно? – заорал я.

Мне было настолько страшно, что страх придал сил. Я подскочил к костру: возникла мысль поджечь палку, отогнать шамана, ведь нечисть вроде боится огня, но я не успел. Существо оказалось рядом, свирепо глянуло на меня. Я подумал, сейчас оно свернет мне шею или перескочит в меня, выпустив Степку, но оно разгневалось, зашипело, заклекотало на своем языке, швырнуло меня на землю.

До меня дошло, что оно хотело, но не могло меня схватить. Не выпускало с поляны, но и сграбастать не сумело. Почему? Ведь оно и в первый раз прошло мимо, едва коснувшись. В голову пришло лишь одно объяснение: амулет. Тот самый оберег, который дала Степану его бабушка, и который он, не пожелав носить, передал мне, обладал силой, способной отпугнуть нежить.

Я вскочил на ноги и бросился на шамана.

– Отпусти его! Оставь! Убирайся!

Продолжая кричать, воплями придавая себе храбрости, я кидался на него. Амулет лежал у меня в кармане, и я выхватил его, зажал в кулаке. Нежить застыла на месте, и тогда я прижал амулет к щеке Степана.

Существо, вселившееся в него, завыло. Оберег словно прожег дыру в коже, белая субстанция стала сочиться через нее. Это ободрило меня, вселило надежду на победу, и я приложил оберег ко лбу. Шаман отпрянул, повалился на спину, а я набросился сверху, прижигая оберегом, точно каленым железом. Не выпускал амулет из рук, прикладывая то к щекам, то к шее. Существо стонало и рычало, и в какой-то миг туман стал выливаться из ушей, глаз, изо рта и носа Степана. Его тело дергалось и выгибалось, он кричал. Сначала чужим, низким, хриплым голосом, а потом уже своим, все более слабеющим.

Белый туман уходил под землю, впитываясь в нее, как пролитое молоко. Не знаю, сколько это продолжалось. Счет времени там совсем иной. Я лишь чувствовал, что тоже слабею, руки и ноги трясутся. Боялся одного: выронить оберег.

На востоке стало светлеть, и, увидев сероватый рассвет, я понял, что нам удалось пережить эту ночь. Степан лежал на спине, широко раскрыв глаза, и больше не кричал. Я сидел возле него, ждал, когда взойдет солнце. Никогда в жизни так не радовался восходу…

Сидевшие на веранде люди молчали, потрясенные рассказом, никто не решался прервать молчание. Даже комары, кажется, перестали звенеть.