Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я киваю и оглядываюсь по сторонам. Хороший дом, как и подобает. Пахнет средством для чистки. Всюду царит идеальный порядок.
Хартли проходит через гостиную и поднимается по лестнице. Я следую за ней и, как и она, останавливаюсь у последней ступеньки.
– Где твоя комната?
Она показывает на последнюю дверь слева.
– Не против? – спрашиваю я, потому что сгораю от любопытства.
Хартли слабо улыбается.
– Ни в чем себе не отказывай.
Странно, но сама она входит во вторую комнату справа. Я же продолжаю свой путь к спальне Хартли. Черт, я в предвкушении. Наконец-то мне выпал шанс узнать ее поближе.
Облом.
Когда я открываю дверь, меня встречает пустота.
В центре на полу стоит несколько коробок. Белые голые стены. Ни кровати, ни какой-то другой мебели.
Как будто в этой комнате никто никогда не жил.
Обескураженный, я возвращаюсь в коридор, к лестнице. Проходя по нему второй раз, замечаю на стенах семейные фотографии, но на них у этой семьи две дочери, а не три. Как будто они стерли ее из своей жизни. Блин, это жестоко.
Интересно, знает ли Хартли? Должно быть, знает.
Я стучусь в открытую дверь и распахиваю ее еще шире. Хартли сидит на кровати, сжимая в руках фиолетовую подушку. Стены здесь тоже фиолетовые. На кровати валяются игрушечные собаки и медведи. На постерах изображены мальчишки с волосами, выкрашенными в цвета пасхальных яиц. Эта комната принадлежит ее младшей сестре, той самой, которую она не видела три года.
Я оттягиваю ворот рубашки. Мне вдруг становится тяжело дышать.
– Пойдем отсюда, – осипшим голосом говорю я.
Хартли поднимает на меня глаза и слабо кивает.
Я не собираюсь ждать, пока она передумает, ставлю ее на ноги и тяну вниз по лестнице.
Так мы оказываемся на пирсе. Фонари уже зажглись, сумерки уступают место темному вечеру. Я ставлю машину на парковку и оббегаю пикап. Хартли позволяет мне помочь ей спуститься. Взять ее за руку. Отвести к палатке с едой и купить горячий шоколад и фанел-кейк.
Выпив шоколад и съев половину пирожного, Хартли уже меньше напоминает зомби.
– Спасибо за ужин.
– Всегда пожалуйста. Хочешь прокатиться на колесе обозрения? – предлагаю я. – Ты говорила, что не каталась лет с двенадцати.
– Ты запомнил?
– Конечно.
Не давая ей времени на раздумья, подбегаю к киоску, покупаю билеты и веду ее к огромной ржавой груде металлолома. Ради этой девчонки я готов на все.
– Знаешь, почему я так люблю колесо обозрения? – спрашивает она, залезая в покачивающуюся металлическую кабину и размещаясь на сиденье.
– Потому что хочешь побыстрее умереть? – Я залезаю вслед за ней и жду, когда опустится защитная дуга.
– Потому что сверху можно увидеть весь мир.
– Тебе нужно попробовать полетать на самолете. Это в тысячу раз лучше и безопаснее.
Наша жестянка начинает раскачиваться. На лбу у меня выступают капельки пота, внутри все замирает. Я прислоняюсь головой к тонкому металлическому столбику и начинаю считать от тысячи в обратном порядке. Нет, это было ошибкой. Мне нужно срочно выбираться отсюда. Я дергаю дугу, но она не поддается.
– Ты в порядке? – слышу я голос Хартли.
Она кладет руку мне на спину.
Так, ладно. Я передумал. Я смогу с этим справиться.
– Да.
– Ты весь взмок.
– Здесь жарко.
– На улице около пятнадцати градусов, и на тебе одна футболка.
– При любой температуре выше нуля мне уже жарко.
– У тебя гусиная кожа.
Кабина снова качается, и от металлического лязга мое сердце начинает колотиться как бешеное.
– Это потому, что я сижу рядом с тобой, – удается выдавить мне сквозь стиснутые челюсти.
Хартли прижимается ко мне.
– По-моему, в прошлый раз, когда мы здесь были, я наступила в какашку в комнате смеха.
– Это место давно уже пора закрыть. Вэл вляпалась в чью-то антиникотиновую жвачку.
Уф, и если они не могут привести в порядок комнату смеха, что уж говорить об этом орудии пыток? Я начинаю подстраивать дыхание под свой счет.
– Ты боишься высоты? – мягким голосом спрашивает Хартли. Рукой она нежно поглаживает мою ладонь. – Я думала, ты обожаешь летать.
– Я обожаю летать. Но я ненавижу ненадежность. В воздухе у меня все под контролем. Я знаю, кто сконструировал самолет. Я знаю приборы. Я ими управляю. Но эта штука, похоже, держится на проволоке и жвачке. – Кабинка снова качается. – И это я еще их, наверное, переоценил.
– Тогда зачем ты полез сюда?
– Потому что ты хотела покататься.
Она молчит, кажется, целую вечность. Я закрываю глаза. Может, если не буду ничего видеть, то перестану представлять себе, как эта расхлябанная кабинка падает на землю.
– Мы уже наверху?
– Почти.
– Я не буду целовать тебя там. Даже если так нужно. Я не такой доступный.
Хартли усмехается.
– Никогда бы не подумала, что ты доступный.
– А вот это ложь. Ты считаешь меня кобелем.
Она снова смеется.
– Думаю, лучше употребить термин «свободным в выборе партнеров».
Теперь моя очередь смеяться.
– Ладно. Беру свои слова назад. Так и быть, я поцелую тебя на самом верху.
– Ну нет, лучшие друзья не целуются.
– С каких это пор? – возражаю я. – Наоборот, ты можешь целоваться только со своими лучшими друзьями. Это один из плюсов крепкой дружбы.
– Значит, ты целуешь всех своих лучших друзей?
Кабинка, дернувшись, останавливается.
– Нет. Я думаю, ты мой единственный лучший друг.
И, наверное, единственный настоящий друг, если не брать в расчет членов моей семьи. Но этого я ей не говорю, и без того чувствуя себя жалким неудачником.
К моей щеке что-то легко прикасается, словно перышко. Я задерживаю дыхание. Прикосновение становится уверенным. Я поворачиваюсь к Хартли. Ее глаза открыты, и она улыбается. Я ощущаю эту улыбку своими губами.
– Не волнуйся. Тебе не придется меня целовать, – шепчет она. – Я тебя поцелую.
Мой рот приоткрывается. Ее язык проскальзывает внутрь. Здесь, наверху, время останавливается. Стоп-кадр: я, она и бесконечное небо.
В этой нескончаемой пустоте ее поцелуй говорит мне, что я не один. Она касается своим языком моего, и раздается стон. По-моему, мой. Кружится голова, я забыл, как дышать, меня переполняют странные эмоции, которые я не могу объяснить, да и не хочу. Я знаю суть, этого достаточно. Я счастлив. И это тот кайф, который я никак не мог получить ни от таблеток, ни от выпивки, ни от других людей.