— Слово предоставлено мне, и прошу без реплик, они меня сбивают, — пряча скользнувшую по лицу улыбку, строгим, инспекторским голосом пресекает возражения своих младших коллег Томилин. — Не о букварях речь. А волшебный фонарь оригинальной конструкции; а контурные карты, отпечатанные самими учениками на гектографе вашего изготовления; а коллекции насекомых, гербарии лекарственных трав! А улей с двумя стеклянными стенками, где тайное становится явным и можно наблюдать удивительную жизнь пчел! Не отпирайтесь, супруги Жучковы, — это ваших рук дело! Такие учителя не только учили детей грамоте, но и действительно несли просвещение в народ. А земство вас поддерживало!

На несколько мгновений все черты Томилина озаряет уже откровенная восторженная улыбка. Он счастлив.

И вдруг... возвращение к пугающей действительности.

— Но земства больше нет! Оно рушится. Как же будет теперь?

— Да так же все и будет, — без особой уверенности в голосе обещает папа.

— Ой, так ли? — сомневается Петр Петрович. — Может, здесь, у вас, да еще кое-где. А повсеместно...

И он продолжает свой рассказ. Школы не ремонтируются, учебники истрепаны, а других не присылают, их просто нет, в типографиях печатают то, что считают более нужным: газеты, политические брошюры, но не буквари. Часть учителей разбежалась под страхом голода, холода, необеспеченности и, как это ни странно, враждебного отношения населения.

— Кое-где, — говорит Томилин, — крестьянин рассуждает так: к чему нам казенные учителя? Вот сколько вернулось с войны своих, убогих: кто без руки, кто без ноги. За сохой они негожи, а глянь, какие шустрые, образованные, разбитные. Пускай учат в школах. И сами будут при деле, и нам не накладно.

Дядя Ваня достает незаметно из кармана тетрадочку и, положив ее на колени, что-то быстро строчит.

Заканчивает Петр Петрович горькой усмешкой:

— Что ж, если нынче солдат может командовать полком, почему бы ему не справиться и со школой?

— Ну, а если без иронии? — не спрашивает, а прямо-таки вопрошает всех дядя Ваня. — Как быть, что делать, чем помочь?

Эта беседа-раздумье в тесном, почти семейном кругу и многие, многие встречи с другими учителями, в других школах помогли Ивану Карповичу во всех подробностях увидеть положение школы тех, первых лет революции.

Сводные материалы по школам, полученные во время переписи двадцатого года, Воронов изложил в двух книгах: «Грамотность населения Воронежской губернии» (1922 г.) и «Основное обследование народного образования Воронежской губернии» (1924 г.).

Переписью двадцатого года было установлено, что население губернии несколько превышает три миллиона душ. Из общего числа жителей только 708 тысяч (23 процента) грамотных, полмиллиона (15 процентов) малограмотных и почти два миллиона — неграмотных. (В городах число людей, умеющих читать и писать, много больше, чем в селах, но все же достигает лишь шестидесяти процентов.)

В 1924 году вышла также книга Воронова «Школа в период военного коммунизма».

Шестьсот сорок страниц названных трех книг содержали почти всеобъемлющий материал о школах губернии и обширные сведения о других культурных очагах на селе: о библиотеках, избах-читальнях, клубах, народных домах, театрах и о взаимной связи этих учреждений.

Отец мой, с большим вниманием читавший все работы дяди Вани, снова и снова повторял полюбившееся ему в применении к статистике слово — зеркало. Он уверял меня, что, закрыв глаза, видит не сотни и тысячи цифр, а нашу «малую родину» — Воронежский край, очень интересный и своеобразный еще и потому, что здесь север страны встречается с югом: лесостепь со степью.

— Эту особенность, — говорил мне папа, — можно проследить даже на школьных зданиях. В Землянском, Нижнедевицком уездах школы деревянные. А на Богучарщине не редкость еще и глинобитные, с земляными полами, соломенными крышами — характерная примета юга. Конечно, земство не строило школ из самана, — тут же спешил он реабилитировать приросшее за долгие годы к сердцу земство. — Но где еще не дошло время до новой застройки, там школы ютились и в мазанках.

О чем только не могут поведать цифры! Вот, к примеру, количество учебников в школах. Какое, казалось бы, это имеет отношение к событиям, потрясавшим губернию в восемнадцатом, девятнадцатом годах? Оказывается, самое прямое. Прочитай названия сел, волостей, уездов, где в школах один букварь на десяток первоклассников, один учебник арифметики на пятнадцать человек, взгляни на карту и сразу скажешь: тут проходил фронт, бесчинствовали шкуровцы, мамонтовцы, а то и какая-нибудь «атаманша Маруся».

Если совсем учебников нет, значит, село переходило из рук в руки несколько раз. Ведь кое-где и удалые буденовцы по своей неграмотности и по недогляду командиров любую книжицу могли растерзать на цигарки. Задачник Евтушевского, пожалуй, даже скорей бы уцелел, чем, скажем, геометрия Киселева. В задачнике хоть немного понятнее — числа, а тут углы да фигуры: кому они нужны?

Или вот этот раздел! — восклицал мой отец. — Ты вдумайся в одну только строку рубрики «Семейное положение учителей школ I ступени». Холостых и девиц, всего 2556, из них: мужчин — 298, женщин — 2258. Какая картина, нет, не картина — жизненная драма встает за этими цифрами!

Молодые учителя стали солдатами (кто красными, кто белыми, всяко было), отвоевали, поездили по белу свету и в школу, тем более в сельскую, не вернулись.

А больше двух тысяч девушек с каждым годом стареют. Год от года у них остается все меньше надежды иметь семью, детей. Ты представь себе эту армию вековух! В психологическом аспекте представь. Одни отдадут всю свою неистраченную. женственность, свои материнские чувства школьникам. Другие? Да разве мало станет и таких, что очерствеют душой, и школа им опостылеет. И с учениками у них будет пожизненная взаимная неприязнь. А у кого — и открытая вражда. Ну, это, может, уж слишком далеко идущая философия, — сконфуженно заканчивал папа.

СОКРОВИЩА БАБУШКИНОГО КОМОДА

— А вот англичане говорят: «Мой дом — моя крепость», — философски изрек Иван Карпович, когда глубокой зимней ночью девятьсот пятого года жандармы ворвались в его комнату.

Он тогда не побывал еще в Англии, но уже интересовался ее историей, языком, нравами и обычаями.

Понятно, в городах и весях отчей земли под эгидой трехсотлетнего дома Романовых укоренились свои традиции. О неприкосновенности жилища обыватель российский позволял себе только мечтать.

Впрочем, и в годы переломные, когда сегодня хозяевами положения были красные, завтра белые или совсем невесть какие, вторжение внешних сил в частную жизнь граждан оставалось обыденным явлением. Подчас этого требовала сама революция — ведь необходимо было найти, выковырять из последних щелей притаившегося врага. В