Он тогда и подумать не мог, что «История гения» – рабочее название рукописи – с годами может превратиться в «Историю несбывшегося гения». Бессонными ночами Оруженосец думал, глядя на спящего Графа: «Когда-нибудь я ещё буду гордиться, вспоминая, как мы зимогорили в этой избушке, лунные листочки заготавливали».

1

Бессонными ночами такая тишина была кругом – даже слышно, как трава растёт под снегом. И такая снегобель сияла под луной, что невозможно не пойти на заготовку лунного листа. Снегобель – снеговая белизна – это был не ахти какой неологизм, придуманный Графом. По-мальчишески радуясь этой придумке, Граф старался эту «снегобель» воткнуть, где надо и не надо, а Старик-Черновик то и дело вычеркивал, говоря, что неологизмами не стоит увлекаться. А между тем, эта самая снегобель – снеговою белизной сахарно слепящая долина – день за днём стала меркнуть.

Весна была на подступах – это ощущалось и по цвету небосвода, близкому к лазурной нежности, и по вкусу воздуха, многослойного, духовитого, за ночь хорошо настоявшегося в тайге, уже как будто расстегнувшей пуговки, чтобы сбросить зимние наряды. Широко раскрытыми ноздрями задышали сырые снега, запыхтели ручьи под сугробами; подо льдом заворочались реки – тесно им, жарко и парко; и рыба нагуляла за зиму жирок – силы стало некуда девать. И вот уже, как в той русской присказке, «щука хвостом лёд разбила». И пошло-поехало… Весёлым ледозвоном и сладким ледостоном наполняются ущелья и долины – хрустальные горы плывут по реке, рассыпаясь вдоль берегов, наползая на острова и отмели, серебристыми плугами раздербанивая чернозём. И солнце уже так припекает с утречка – в тенёк охота скрыться. А в полдень так тем более – золотые стрелы достают в самые дальние и самые угрюмые углы, заволосатевшие мхами-столетниками. Остатки снегов по тайге разбегаются как белые зайцы: кто прячется в глубоком, глухом ущелье, кто под коряжиной старых корней затихарился, кто под горку драпанул – ищи, свищи. Почки на деревьях томятся, набухают – с тонкими щелчками раскрывают клювы, из которых наружу посунулись изумрудные языки-листочки. Сон-трава на кулижках проснулась. Мать-и-мачеха, разломав яичную скорлупку снеговья, раскатила по склонам золотые желтки. Тёплый ветер к ветреницам в гости зачастил – гладит белокурые прически и словно шепчет: как зимовалось, милые? да всё ли хорошо в таёжном вашем царстве-государстве? И цветы по горам и долинам, и звёзды по ночам всё гуще и всё ярче зацветали на чистом небушке, промытом первыми дождиками. И в полную силу свою начинала над землёй торжествовать кумушка-луна, «лирическая сводня», как, шутя, называл её Старик-Черновик.

Бессонница по-прежнему не отпускала Оруженосца, и потому по ночам он подолгу просиживал возле окна, смотрел на поляну перед избушкой – там резвились молодые лунные зайцы. Иногда, открывая окно, Абра-Кадабрыч говорил:

– Ну, заходи, косой, ты же босой. Простынешь. Заходи, морковкой угощу. Или боишься?

Рискованно было, конечно. Однако всегда среди множества лунных, вечно испуганных зайцев находился какой-нибудь весёлый отчаюга. Недолго думая, отчаюга запрыгивал сначала на подоконник, потом в избушку. Это был изумительный заяц. Пушистый, душистый. Длинные уши у него лучились – почти до потолка. Раскосые глаза его сияли как две крохотных луны. И заячья улыбка во рту горела – как полумесяц.

Однажды ночью Граф проснулся от того, что в избушке стало вдруг светлым-светло как днём. «Уж не горим ли мы?» – ужаснулся Граф, когда вскочил на деревянных нарах, застланных кедровым и сосновым лапником.

Слава богу, ничто не горело, если не считать каких-то странных зайцев, которые сидели кругом Оруженосца – на подоконнике, на столе, на полу. Эти фантастические зайцы – необычайно длинноухие, яркоглазые – сияли как серебряные слитки, а точнее сказать, как серебряный призрачный дым, сквозь который можно смотреть на предметы, находящиеся в этой иллюзорной дымке.

– Мазай и зайцы, – зевая, подытожил Граф, и отвернулся к бревенчатой стене зимовья.

2

Утром он рассказал старику о своём удивительном сне, наполненном серебряными зайцами. Слуга помолчал, хитровато улыбаясь в бороду.

– Мне тоже иногда такое снится. Это значит, скоро ночь полнолуния. Значит, надо собираться да идти на заготовку лунного листа.

– А далеко это?

– Далеко. Высоко. – Абра-Кадабрыч усмехнулся. – Как сказал один знакомый турок: без труда не поймаешь рыбку на сковорода.

Граф показал рукой на золотую уздечку, висящую на стене.

– А почему бы нам Пегаса не взнуздать?

– Нет. Нужно только пешком. Таковы условия заготовки лунного листа. А иначе – всё копытами выбьют. Соображаешь?

– Так может быть, ну её, заготовку? Я на простой бумаге…

– Пускай святая простота пишет на простой! – Оруженосец вынул из-за печки золотое перо величиной с карабин; обойму проверил. – Ну, всё, затворник. Не скучай. Пиши, читай, только предметы глазами не передвигай, а то…

– Да ладно тебе! От скуки один раз позабавился, – Граф поднялся из-за грубого дощатого стола, заваленного рукописями. – И я с тобой, Абрам Арапыч! Что мне тут – глазами горшки передвигать. Пойду. Мне интересно.

– Нельзя! – запротестовал Оруженосец. – Я – солдат. Ты – командир. Надо соблюдать субординацию. Таковы условия заготовки лунного листа.

– Перестань! Ведь это же игра: «слуга-хозяин». Ну, какой я, к чёрту, командир? Что за дела? Мы уже с тобою пуд соли съели.

Слуга был тронут таким сердечным отношением хозяина – заволновался, покусывая кончик бороды.

– Ну, хорошо, собирайся. Лиха беда – начальник, что прикажет, то и надо исполнять.

Над землею тихо, нежно зацветал прохладный вечер. Весенняя природа в лицо дышала сладковатым дыхом пробудившихся цветов, травы, деревьев. Путники вышли к реке. Молча вдоль берега двигались. За полянами – тёмной стеной впереди – возвышалась притихшая тайга, полная страхов и дивных чудес. Они прошли через поляны и углубились в тёмно-синий древостой.

– Странно, – вслух подумал Граф, – из такого чернолесья – белая бумага получается.

Старик остановился, погладил мощную раскидистую ель. Запрокинув голову, посмотрел на крону, уже мохнатой лапой ухватившую серебрецо самой первой звезды.

– Для того, чтобы получить одну тонну бумаги, надо почти двести штук деревьев загубить. Вот так-то. Нужно крепко подумать, прежде чем садиться за свой шедевр. Нужно беречь многострадальный русский лес.

Дальше снова потопали молча, сосредоточено – едва заметная тропинка рваной ниткой потянулась в горы, чтобы вскоре потеряться в разнотравье. С каждой минутой воздух тушевался. Чернявились распадки. Седловины словно дёгтем наливались.

Широко шагая, Граф Оман всё-таки не поспевал за стариком. Споткнувшись в темноте и раз, и два, он в недоумении спросил: