– Мудрёно.

– Да, первые сто лет не просто жить на свете, а потом привыкаешь. И уже не икаешь. – Абра-Кадабрыч усмехнулся. – Отдыхай. Вся твоя работа впереди. Там, за печкой, имеется небольшой тайничок. Там славные книги. Возьми, почитай. Только предметы глазами не двигай, а то все строчки в рукописях снова перепутаешь – ни руками, ни ногами не разобрать.

– Иди, балабол…

– А меня уже нет!

Отойдя от избушки, Старик-Черновик перекрестился, глядя на дремучую, малопроглядную тайгу. Постоял, настраиваясь на дорогу, и отважно двинулся на кривое плечо перевала, посеребрённого светом луны. И чем дальше он двигался, тем сильнее были видны барашки пара, струящегося изо рта. Тут – на верхотуре – с каждым шагом холодало. Местами кедровые и сосновые головы даже прихватило сединою изморози. Впрочем, деревья встречались всё реже, а те, что попадались, были малого росточка, через колено согнутые ветром или жутковато закрученные, уродливо завязанные чуть ли не узлами. Потом завиднелся кустарник – под ногами путался, холодно и сухо потрескивая. А затем уже только одни валуны стали попадаться на глаза – огромные, облизанные ливнями, отполированные ветрами и вьюгами.

Раза два или три – душою почуяв что-то недоброе – старик останавливался. Золотое оружие с плеча снимал – держал наизготовку, хотя и понимал, что стрелять в этих местах нельзя: снежная лавина может сойти.

Глаза его, способные видеть в темноте, различали серый силуэт.

– Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей, – бормотал старик, прицеливаясь. – Иди, иди отсюда, покуда я шкуру тебе не попортил.

Грудастый крупный волк за кустами таился, мерцая своим злобным изумрудом. Стоял, разинув рот, – язык до половины вывалился между зубов. Вытянув умную морду, волк принюхивался к Черновику, пропахшему чернилами. Какое-то время чуткий зверь неслышно двигался по следу старика, но потом почему-то потерял интерес, когда обнаружил в траве и обнюхал разжеванную стирательную резинку. (Абра-Кадабрыч выплюнул). Затем росомаха за стариком увязалась, но тоже отстала вскоре. Замечая всё это в прохладном волокнистом тумане, окружающем окрестность, Абра-Кадабрыч повеселел.

– Вот такой вот кляксус! – Он распрямился, ощущая себя в полной безопасности. – Я вам, ребята, не по зубам. А почему? А потому что я не первые сто лет живу на свете. Забронзовел, можно сказать. На пьедестал пора, да всё дела какие-то, делишки…

Старик хорохорился, хотя подъём уже был не под силу – горы стали такие крутые, что просто ужас. «Круче только яйца всмятку!» Абра-Кадабрыч бодрил себя и подгонял шуточкой да каламбуром. Он задыхался, но упрямо шёл, не позволяя себе останавливаться – время дорого. Золотое перо-карабин – ещё недавно почти не дававшее знать о себе – стало давить на плечо, как мешок с гранитными каменьями. Можно было бы, конечно, тот «мешок» оставить где-нибудь в укромном месте, чтобы взять на обратном пути, только это рискованно – мало ли кто следом увязался. А вдруг подкараулят, подметят, где он спрятал золотое перо. Что тогда? Он – Оруженосец – без оружия? Да это же позор на веки вечные. Да и потом – нет гарантии, что назад он пойдёт именно этим путём.

Поправляя оружие за спиной, Азбуковедыч пробормотал:

– Такая вот непыльная работа. И хоть бы какой гонорар за мытарства. Эх, заготовка…

Небеса – от края и до края – совсем очистились. Высоко в горах белел снежок, искрящийся отражённым светом поднебесья. Заготовитель лунного листа ушел далеко, высоко. За перевалом он отыскал просторную поляну, обсахаренную снежком и до краёв залитую голубовато-серебристым лунным огнём. Немного отдохнув после затяжного трудного подъема, Старик-Черновик осмотрелся, вынул специальный карандаш и занялся «чистописанием» – сделал первые пробные строчки, проверяя качество лунного листа. Поморщился, не совсем довольный результатом.

– Ладно, – решил, озираясь, – и так сойдёт. Можно было бы, конечно, кое-что получше отыскать, но это уж совсем под звёзды надо заползать, а я хоть с бородой, да всё же не козёл, не архар какой-нибудь…

Луна была в чистом зените, но тёмно-синее облачко уже подплывало со стороны перевала – тень перетекала с горы на гору. Поспешая, заготовитель вынул сверкающее лезвие, напоминающее лезвие опасной бритвы, только намного острее. Перекрестясь, он нагнулся и проворно начал «брить» поляну – осторожно разрезал крахмально-хрустящий лунный свет и лунный снег, после чего аккуратненько скатывал листы в тугой большой рулон, из которого сыпом сыпались холодные искры. Работа была сложная, да только всё же – в радость. Темнокожий старик даже лицом посветлел. Даже чернильные глазки его просветлели от осознания великого, доброго дела: никто ведь, ни один подмастерье на всем белом свете не знал и не знает древнейший рецепт заготовки лунного листа, который потом можно отдать только в руки настоящего мастера. Ох, какие стихи сочинять можно будет! Какая любовь тут способна пылать – на этих чистейших страницах! Какое словцо искромётное можно будет людям подарить – самое светлое, самое звонкое и задушевное Слово, способное сиять путеводной звездой на небосклоне родной словесности.

1

Лукоморск или город Святого Луки – в те далёкие годы – райское было местечко. Запомнились живописные горы, скалы над морем, словно из грандиозных топазов, ультрамаринов, яшмы. С утра до вечера море в этих скалах полоскало солнечно-лазурные лоскутья, отороченные пышной бахромою пены. А затем – словно заботливая хозяйка – море эти лоскутья к ногам стелило: отдыхай, блаженствуй. Созерцай вот эти корабли на рейде, мачтами вонзившиеся в небо. Южные домики, словно бы откуда-то из облаков по каменным ступеням спускающиеся к воде. Рыбацкие баркасы. Тёплый бриз навстречу тянет, охмеляет, словно дух авантюризма и пиратства, слетающий со страниц давно уже прочитанных бессмертных книг. И словно бы эти бессмертные книги – страницу за страницей – море листает, листает белопенный прибой. И так – можно бесцельно бродить весь день в надежде, что у тебя ещё в запасе вечность – так бывает только в юности, в молодости. Так оно и было, да. Всё тогда было окрашено колдовством, волшебством. Горячие, угарные закаты красовались – гранатовым браслетом в золотой оправе. Южные звёзды восхищали своею раздвоенной россыпью – и на небесах и в воде. А как роились светляки впотьмах! Ерунда, казалось бы, чего уж там такого – светлячок-пустячок, а вот поди ж ты, какой феерический, фантастический свет зажигали в душе эти светлячки. А цикады! Что они творили тихими густыми вечерами под сенью душистых платанов, под сенью кипариса, яблони и сливы. «Цикада» – вроде бы от слова «цыкать», а получались такие музыкальные «циклы цикад» – и слушал бы и слушал, полной грудью вдыхая ароматы южной ночи, которая настолько же пленительна, насколько быстротечна. Глазом моргнуть не успеешь – а вот уже и вызревает на востоке розовощёкое утречко. И снова, будто в первый раз, сердце твоё будоражит, зажигает кровь твою безбрежно-фантастический восход на море, бурлящий как молодое, диковатое вино в большом заздравном кубке. Высокий жар от этих летних зорь порой пластался на полнеба и заставлял кипеть прибой где-нибудь в самой далёкой, в самой лазурной бухте Житейского моря.