Мариус прижал ее к стулу, заложил руки за его спинку и связал их.

— Извини, — сказал он немного мягче, опустившись перед ней на колени и привязывая ее ноги к ножкам стула, — но ты могла уехать. Никто не просил тебя дружить с ней.

Когда Мариус покинул комнату, Инга в полной панике окликнула его:

— Ты куда пошел?

Но он проигнорировал этот вопрос, и связанная женщина услышала отзвуки его шагов на ступеньках. Она хотела крикнуть ему вдогонку, хотела упросить его остаться, чтобы он поговорил с ней, но в последний момент проглотила свой окрик. Ей нужно было сохранять спокойствие. Может быть, и лучше остаться наедине с собой… Может быть, для нее найдется возможность сбежать…

Но уже довольно скоро Инга заметила, что муж связал ее таким образом, что ей невозможно будет быстро освободиться. Он так сильно затянул бельевую веревку и сделал такое множество узлов, что у нее не оставалось ни малейшего пространства для каких-либо движений, и поэтому она не видела ни единой возможности вытащить свои конечности из петель. Женщина знала, что бельевые веревки со временем ослабевают и растягиваются. Если Мариус не будет заявляться каждые пару часов и проверять надежность узлов, у нее может появиться возможность выпутаться. Но на это могло потребоваться часов двенадцать или еще больше. А на столько времени муж вряд ли оставит ее одну. Ей, по крайней мере, нужно было иногда что-то пить или посещать туалет. Или ему совершенно безразличны такого рода потребности его жертв?

Инга отогнала зарождающуюся в ней панику. Только не срываться. В середине этого непостижимого кошмара это было бы наихудшим, что могло произойти.

Остаток ночи она провела в полном бодрствовании. Ее напряженное и взволнованное состояние не позволяло ей уснуть, как и усиливающаяся боль в руках и ногах. Мариус позаботился о том, чтобы ее кровообращение не функционировало в полной мере. Ступни Инги становились все холоднее, а на рассвете пальцы ног начали ужасно зудеть. Боль из ее скрученных за спиной рук пробивалась в шею и плечи. Ей все время приходилось бороться с паникой, которая постоянно подкарауливала и неоднократно пыталась поглотить ее. Инга думала об онемевших конечностях и о невыносимой боли, а затем вдруг заметила, как на всем ее теле выступил пот и как замедлилось дыхание. Ей пришлось приложить все силы, чтобы заставить себя снова дышать спокойно и глубоко.

"Он не оставит тебя здесь просто подохнуть. Его интересует только Ребекка, а не ты. Против тебя он, собственно, ничего не имеет. Он не хочет, чтобы ты страдала. И это твой шанс. Тебе нужно сохранять спокойствие, чтобы ни в коем случае не прозевать нужный момент. Момент, когда ты сможешь позвать на помощь".

Снаружи брезжил рассвет наступающего жаркого, безоблачного дня в разгаре лета, оплодотворенного ароматом лаванды и сосны, — одного из длинной цепочки великолепных дней.

Инге все с большим трудом удавалось отогнать мысли о нарастающей боли в сведенном судорогой теле, и, чтобы отвлечься от них, она попыталась воспроизвести в памяти картины и впечатления прошедшей недели. Женщина видела себя и Ребекку сидящими на веранде за столом для завтрака; она чувствовала запах кофе и вкус свежеиспеченного багета, намазанного маслом и алычовым джемом. Утренний ветерок обдувал ее лицо. Он играл в длинных темных волосах Ребекки. Это печальное лицо, отсутствующее выражение которого выдавало, что она постоянно вслушивалась в свое прошлое…

Нет, ей нельзя сейчас думать о Ребекке! Инга вновь вернулась в настоящее время.

Ребекка Брандт, которая, возможно, была связана еще крепче и более жестоко, чем она сама, лежала в своей комнате, под властью душевнобольного, который осуществлял сомнительный план мести. Мести, о причине которой, собственно, никто, кроме самого Мариуса, не знал, и поэтому никто не мог чем-то возразить ему. Мести, порожденной глубокой ненавистью.

Или Ребекка все же что-то знала? До сих пор Инга исходила из того, что непонимание хозяйки дома по поводу очевидной антипатии к ней Мариуса было искренним. У нее сложилось впечатление, что Ребекка усиленно ломала себе голову над этой загадкой, но так и не пришла ни к какому выводу. Однако насколько она могла быть в этом уверена? Может быть, в жизни Ребекки были пропасти, которые она искусно и убедительно скрывала? Может быть, она совершенно точно знала, в чем дело? Может быть, она вовсе не из-за смерти своего мужа исчезла из Германии; возможно, она сбежала совсем от других вещей… От темных пятен в ее прошлом, которые заставляли ее залечь на дно как можно глубже… Но разве тогда она не узнала бы Мариуса? Или если лично она его раньше не встречала, то, услышав его имя, разве не должна была испугаться? Разве не было бы естественным, что в таком случае она с испугом и страхом отреагировала бы на сообщение Инги о том, что Мариус планирует месть против нее? Ее растерянное удивление казалось искренним. И она ничего не предприняла, чтобы защититься. Не забаррикадировала свой дом и не ушла в другое, незнакомое Мариусу место. Она ни на минуту не проявила страх — наоборот, была, как всегда, меланхолична и погружена в свои мысли. Она проявила интерес к истории взаимоотношений между Мариусом и Ингой, и это было необычным для столь депрессивной женщины, но, несмотря на ее интерес, ни разу не показалась Инге нервозной или неуверенной. В промежутках между их разговорами она всегда вновь соскальзывала в свой собственный мир. Если она разыгрывала роль, то это было сделано с великолепным мастерством.

Однако, призвала себя вновь к порядку Инга, не имело смысла превращать Ребекку в преступницу лишь ради того, чтобы победить в себе страх перед Мариусом. Ей так хотелось понять его поведение, потому что она чувствовала: страх не настолько овладел бы ею, если б она наконец поняла, что произошло. Тем не менее было совершенно не важно, что Ребекка натворила в прошлом: что бы там ни было, это никак не оправдывало поведение Мариуса. Ни то, что произошло на паруснике, ни то, что он устроил прошедшей ночью. Он был тикающей бомбой.

"Я не последний!"

Когда-то его чувство собственного достоинства и самоуважения было кем-то разрушено. Настолько сильно и на такое продолжительное время, что он не смог преодолеть последствий этого и жил с явными признаками тяжелого психоза. И не обязательно именно Ребекка сломала его. Она могла неосознанно и невзначай насыпать ему соль на рану в какой-то момент, который она и не помнит. Со временем Инга уже уверилась в том, что чего-то в этом роде вполне достаточно для того, чтобы свести Мариуса с ума.

Но этого уже не узнать… Инга уставилась в окно. Солнце вскарабкалось еще выше. Было уже, наверное, за девять, может быть, полдесятого утра. Сверху из дома не было слышно ни звука. Уже на протяжении многих часов — ничего.

Что происходило там, на втором этаже?

Стало жарко. Язык Инги прилип к высохшему небу. Ноги чесались. Руки болели.

Может быть, натяжение бельевой веревки немного ослабло? Инга надеялась, что ей это не показалось из-за того, что она очень хотела. Как только находила в себе силы, она, несмотря на адскую боль, напрягала мускулы рук, растягивая веревки. Пока еще нечего было даже думать о том, что она сможет выпутаться. Но если у нее в запасе оставалось несколько часов…