Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прошу на борт, — выйдя из машины, я открыл дверцу у пассажирского сидения.
— Не была уверена, что ты приедешь, — растирала Олимпия ладони, усевшись на место.
— Не был уверен, что ты вообще выйдешь, — усмехнулся я, снимая шлем и садясь на водительское место. — Куда едем?
— На север, — указала девушка светящимся в лёгкой темноте ногтем. Она вообще как звёздочка выглядит, если выключить свет. Наколки я разобрать не смог, их не так много, всего лишь парочка небольших на плечах и предплечьях. Может, ещё где есть…
— А точный адрес скажешь? — уточнил я, всё же включив свет и начав медленное движение.
— Точный адрес покажу, — произнесла загадочная девушка. И привлекательная. Не могу сказать, что у неё имеются прямо какие-то выдающиеся черты, которые сразу заставляют влюбиться в их носителя (как те же огромные чёрные глаза у Аши). Но все её «обычные» черты сочетаются в нечто прекрасное и притягивающее. Лёгкая и не совсем понятная улыбка, серые глаза, которые, кажется, она всегда прищуривает, круглый подборок гармонирует с круглым кончиком носа, невероятно бледная кожа. Если у той же Аши скорее спортивная худоба, то у Олимпии всё тело выглядит очень слабым, хрупким и нежным. Хотя бёдра при этом у неё неплохие, широкие относительно талии.
— Как вино? — спросил я, когда девушка сделала глоток прямо из бутылки.
— Красное. Иллирийское, — пожала она плечами. Вот сука, конечно, даже спасибо не сказала. — Хорошее.
Никак не могу определить её возраст. В районе двадцати пяти, наверное. В любом случае, старше меня, молодого легионера первого года службы.
— Будешь? — протянула она мне вино.
— Я за рулём вообще-то.
— Поняла, — с этими словами Олимпия приподнялась со своего места и аккуратно поднесла бутылку к моим губам.
— Ты чего делаешь? — удивился я, пристально вглядываясь в дорогу, чтобы случайно не врезаться во что-нибудь. Или в кого-нибудь, что ещё хуже.
— У тебя же руки заняты, я помогаю, — спокойно ответила безумная девушка. — Давай, от одного глотка не умрёшь.
Я помню предупреждение Акио о том, что лучше не пить у неё ничего, но, с другой стороны, эту бутылку подарил ей я, она сама только что выпила. А, в Тартар всё! Я подвинулся к горлышку, Олимпия наклонила бутылку, наполняя мой рот напитком из родных земель.
— Обожаю Иллирийское, спасибо, — да, я не такая сука, я готов поблагодарить человека за доброе дело. Хотя не уверен, можно ли «добрым» делом считать спаивание водителя тяжёлого автомобиля, способного легко протаранить стену местной инсулы.
— Ещё? — потрясла Олимпия бутылкой перед моим лицом после того, как сама пригубила.
— Спасибо, но я ещё жить хочу.
— Зачем…? — задала девушка печальный риторический вопрос.
— Где твой дом хоть? — мы доехали до самой северной границы жилых домов Норт Аурума, но Олимпия Вар так никуда и не направила слона.
— Мой дом на востоке, — спокойно ответила она и вновь накинулась губами на бутылку.
— Почему ты тогда сказала, чтобы я ехал на север? — мой гнев еле сдерживался в самых тёмных глубинах души. Она издевается, да?
— Покататься хотела, — сохраняла хладнокровие она. — Тут красиво.
— Чёрный дым из многочисленных труб на горизонте — это красиво? — ещё немного, и я взорвусь.
— Да, — уверенно ответила Олимпия. — Это символ. Это цена, которую граждане платят за хорошую жизнь. Это тысячи загубленных невыносимыми условиями труда людей «второго сорта». Это превращение прекрасной природы вокруг в выжженную пустыню. Лично я считаю это красивым символом.
— Знаешь… — задумался я, стараясь аккуратно подбирать слова для безбашенной интеллектуальной беседы. — Всё, что ты сейчас перечислила, скорее ужасно, нежели красиво.
— Ужасы тоже обладают своего рода притягательной красотой. Поэтому нужно учиться смотреть глубже, искать успокоение и вдохновение в том, что другим кажется неправильным, омерзительным. К тому же тут кроме этого ничего и нет.
— Ну-у-у… — затянул я, решаясь на очередную фразу. — Здесь есть ты.
Девушка усмехнулась, но ничего не ответила. Какое-то время мы просто сидели и смотрели на технологический кошмар вдалеке, она неторопливо попивала лучшее вино, что здесь можно достать.
— Прикинь, всю оставшуюся жизнь этим любоваться, — нарушила она молчание, тяжело вздохнув и уставившись вдаль. Несмотря на глубокую ночь, на улице сейчас что-то вроде сумерек, так называемые сумеречные ночи. Дальше день вообще невозможно будет отличить от ночи. Но и сегодня всё вокруг можно легко разглядеть. И высокие заснеженные горы за дымящими трубами, и огромные линии электропередач чуть ближе, и уродливые изрисованные инсулы по бокам.
— Я приложу все усилия, чтобы картинка изменилась в лучшую сторону. Хоть немного. Мне здесь тоже до старости существовать.
— Ооо, будущий центурион, — тупой я кусок дерьма! Стоило мне первый раз за десять месяцев заговорить с девушкой наедине, как я тут же выдал то, что обязан не афишировать. — В любом случае, у нас с тобой несколько иное положение. Ты будешь разъезжать по миру во время отпусков, будешь зарабатывать огромные деньги, в любой момент сможешь разорвать контракт и, в конце концов, просто можешь настоять на переводе. У нас таких опций нет.
— Я же не виноват в том, что ты попала в Норт Аурум, — агрессивный ответ получился, но он лучше всего отражает мои мысли и эмоции в данный момент.
— Согласна, я сама виновата, — кивнула Олимпия, сделала внушительный глоток и поправила волосы. — Здесь всё равно куда лучше, чем в трудовом лагере.
— Сколько ты там была? — решил я расспросить Олимпию о той стороне нашей пенитенциарной системы, с которой ещё не сталкивался.
— Два года, — девушка вновь накинулась губами на бутылку. Чувствуется, что это не самая приятная для неё тема. — Я думала, что сдохну. Там многие умирают… Вот так утром общаешься с подругой, вечером её спину за какую-нибудь погрешность полосуют кнутом, а через пару дней она умирает от полученных ранений.
Теперь понимаю, почему физические наказания отменили в негражданских городах — смертность работников высокая, невыгодно это. Но, вероятно, в трудовых лагерях иначе дисциплину поддержать невозможно. А ведь там сейчас Валентин служит. Интересно, ему тоже приходится заниматься подобными вещами?
— Тогда я рад, что ты сейчас здесь, а не в трудовом лагере, —