Договорились, что приеду завтра, что она будет меня ждать. Оставил ей номер своего сотового и решил, что надо будет купить и ей сотовый телефон. И вообще – надо переселить Надю поближе к себе. Только – куда? В свою квартиру не хочу – слишком много воспоминаний. Но и оставлять ее в квартире матери тоже не хотелось – там для нее тяжело. Нужно будет над этим хорошенько подумать. Потом.

Можно было бы остаться на ночь, но я все-таки решил уехать. Завтра останусь на ночь. Но сначала привезу продуктов, каких-нибудь вкусняшек, сока-газировки, и закатим пир! А потом будем лежать в постели и говорить ни о чем. Сейчас же мне слишком многое нужно обдумать. Одному.

По дороге заехал в круглосуточный магазин, купил колбасной нарезки, сока, хлеба, пирожных, яиц, и… поехал к себе домой. В свою квартиру. Сегодня я больше никого не хотел видеть. И в первую очередь – Сазонова. Сейчас потребует тренироваться, начнет задавать вопросы, например, где это я пропадал весь день. Врать, раз обещал этого не делать, я не буду. А потому – выложу все о Наде. А я этого не хочу. Почему-то не хочу. Поэтому надо побыть одному.

Машину оставил под окном дома. Фонарь горит, время позднее, шпана уже должна дрыхнуть, да и до утра недолго, авось ничего с машиной не случится. На всякий случай «марголин», который всегда возил под сиденьем, забрал с собой.

Пожарил яичницы с колбасой, усмехнувшись мыслям о том, что давно уже не питался такой едой, а ведь когда-то она была основным (а частенько и единственным!) моим блюдом. Напился апельсинового сока, который, как я подозреваю, весь делается на Малой Арнаутской в Одессе и к соку имеет отношение такое же, как я к балету. И лег спать, тут же провалившись в черноту, как в глубокий колодец.

Проснулся в восемь часов, как себе и заказал. Пять часов сна вполне для меня нормально – и выспался, и особо не залежался. Якобы – это Наполеон сказал, что спят больше четырех часов в сутки только бездельники. Но я оставляю это высказывание на совести Наполеона или на совести тех, кто его придумал. Кстати, никогда не понимал, чего так носятся с этим самым Бонапартом! Маленький, гнусный урод… пришел в Россию поганить и закономерно получил тут по сопатке.

Наполеон вообще был извращенцем – любил грязных, немытых женщин, мне же нравятся такие, как Надя, – чистенькие, пахнущие абрикосовым шампунем, с бритыми ногами и гладким лобком. Вот такой я бездельник и сибарит, предпочитающий спать ну никак не меньше пяти(!!!) часов.

Машину, слава богу, никто не тронул. Неприятно было бы осознавать, что кто-то рылся в твоих вещах, лазил в твоей машине, совал грязные руки в «бардачок», скромно именуемый перчаточным ящиком. Это что-то похожее на изнасилование, если кражу из автомобиля можно сравнить с таким гнусным деянием. Противно, гадко, и хочется убить.

Поехал я к Нюсе. Раз уж пошла такая пьянка, режь последний огурец. Один «огурчик» сейчас сидел в своей квартире, отходя от вчерашнего секс-марафона, надеюсь, и этот «огурец» сейчас сидит в квартире на Набережной и ждет моих ценных указаний. Нет, не указаний на тему, в какую позу ей встать. Я не собираюсь заниматься сексом с Нюсей, пусть даже она выглядит… Хм… кстати, если поменять головы Нюси и Нади, то их тела точно будут похожи как две капли воды! Вот это у меня глаз! И это у меня… прихоти, что ли? Нравятся мне маленькие, стройные «модельки», ну что теперь поделаешь? Грешен-с! Каюсь!

Сегодня место под машину на парковке было. Рано еще, не вечер! Вот вечером, да, приткнуться будет негде. А пока – утренний ветерок, стайки девушек по набережной, и никаких тебе проблем с местом парковки! Ну… почти никаких. Пара мест свободны, еще чуть-чуть бы задержался, и снова пришлось бы встать под знак.

Дверь в подъезд, где живет Нюся, опять на таком вот кодовом замке, якобы недоступном для злых супостатов. Три кнопки отполированы до зеркального блеска, нажимаю… и… чудо! Замок щелкает, дверь открывается! Слава тебе, технический прогресс! Или – не слава…

Поднимаюсь на четвертый этаж в поисках нужной квартиры. Ага, вот она! Звонок не оторван, и за то – плюс местным аборигенам. Набережная, тут народ вроде как почище? Или мне кажется?

Жму, и за обычной, даже не стальной, дверью раздается трель звонка – громкая такая, бодрая! Но шагов нет. А ведь вообще-то утро… в такое время приличные и особенно неприличные девушки сидят дома и нос на улицу не кажут, их время вечер, сумерки, когда хочется любви и поцелуев. Дрыхнет, небось, мерзавка!

Хм… главное, чтобы куда-нибудь не свалила. А что, может просто взять да уехать в свою деревню Запердяевку Жопогонского района. Деньги у нее теперь есть – немного, но есть. Хотя… что такое тысяча баксов в наше время? Тьфу одно! Особо не разживешься.

Может, съехала? Открыла свой бордель и жирует теперь, развозя девок по адресам! На это как раз денег-то и хватит. Ну и ладно. Не хочет, чтобы я ей помогал, – наплевать и забыть. Ее дело. Человек сам кузнец своего несчастья!

Потолкался у дверей, позвонил еще раз пять – в последний раз держал кнопку звонка так долго, что думал – сгорит механизм, такое бывает. Звонки – они не любят, когда их эксплуатируют на износ. Впрочем, а кто любит?

Уже спустился на пару ступенек, когда вдруг вернулся (сам не знаю почему) и подошел к двери. Приложил к ней ухо, прислушался, опираясь на косяк и на дверную пластину, нажал чуть сильнее, и… ап! Едва не влетел в квартиру. Дверь легко, почти без скрипа открылась, и в нос мне ударил знакомый, до ужаса знакомый запах. Запах смерти, запах трупа.

Нюся действительно будто спала. Она сидела на стуле с высокой спинкой, нагая, и глаза ее были широко раскрыты. Только видеть ими она уже ничего не могла. Потому что была мертва минимум несколько дней. Под стулом, к которому Нюся была привязана, скопилась лужа выделений и крови, пахнущая тухлой рыбой и трупом. Ноги девушки были сине-фиолетовыми – так всегда бывает, когда кровь скапливается в нижних конечностях, и это был признак, что труп после смерти никто не трогал.

Умерла она плохо. Очень плохо. Ее пытали. Груди изрезаны, разорваны в клочья, кожа на животе и спине в пятнах ожогов, скорее всего, от горящих сигарет. Зубы спереди выбиты, остались только белые пеньки вместе ее крепких, белых зубов – на удивление белых и крепких для девушки, которая ведет нездоровый образ жизни.

Скорее всего, ее задушили – на шее глубокая странгуляционная борозда, оставшаяся от чего-то, напоминающего удавку. Например, вот от этого куска веревки, в который некто вставил ручку от вантуза. На шею Нюси накинули петлю, а потом закручивали, используя вантуз в качестве рычага. Медленно, мучительно удавливали, наблюдая, как вываливаются в муке ее глаза, как она пытается хватать разбитыми губами сладкий воздух, как дергается ее тело, исторгая из себя съеденное и выпитое – как это частенько бывает с повешенными и удавленными.

Ее и насиловали – гениталии тоже изувечены. Этот маньяк сделал все, чтобы и надругаться над телом, и сделать так, чтобы она больше никогда не была красивой, даже после смерти.

Я стоял, и мозг, в котором хранится память обо всем, что я видел во время своей службы, обрабатывал полученную информацию – независимо от меня, механически, как некий компьютер, укладывая все, что я увидел по отдельным ячейкам. У меня не было никаких эмоций, кроме огромного, бесконечного сожаления и горечи – такой великой горечи, что рот мой наполнился нестерпимо горькой, как противное лекарство, слюной. Мне хотелось сплюнуть, но я не мог. И не потому, что плевать в комнате рядом с трупом девушки, которую я знал и с которой некогда занимался сексом, было бы неприлично и нехорошо. Не только потому. Главное – надо сделать так, чтобы никто не мог связать меня с этим убийством. Теперь я не милиционер. Теперь я простой гражданин, и, если меня застанут рядом с покойницей, неприятности могут быть просто огромны.