Максимов оставил вопрос без ответа, ибо пока еще неясна была обстановка. Тревожные признаки уже давали о себе знать – пламя перед тем, как угаснуть, поглотило значительное количество кислорода, оставшегося в закупоренном отрезке тоннеля. Поскольку свежий приток отсутствовал, Кончита и Алекс скоро почувствовали, что дышать стало тяжело.

– Сделай что-нибудь! – взмолилась Кончита.

Вооружившись палкой, на конце которой полоскался огонь, Максимов обследовал стены. Сделал это скорее для проформы, так как знал, что другого выхода отсюда нет. Прорыть ход наверх не представлялось возможным – слишком велика была толща, отделявшая тоннель от поверхности. Да и чем рыть? От машины остались искореженные железки, а все инструменты, включая лопаты, кирки и ломы, – там, в доме. Эх, если бы Вероника проявила догадливость и привела на помощь соседей, чтобы они начали разбирать завал с той стороны! Но неизвестно, жива ли она, не подвернулась ли под руку Сильвии… Нет, рассчитывать придется только на себя.

– У меня горло пересохло, – пожаловалась Кончита. – Пить хочу.

Максимова тоже томила жажда, но вокруг была только чуть тронутая влагой земля, из которой не выжмешь ни капли.

– Вода там, снаружи, – ответил он жестко. – Если хочешь до нее добраться, помогай!

Он приблизился к догоравшим деревяшкам и раскаленным кускам железа, перекрывавшим доступ к завалу. Оттащить этот хлам подальше оказалось делом нелегким. Максимов обжег себе ладони, а один раз ему на голову упала чудом державшаяся непонятно на чем доска. Она осыпала его жгучими искрами и огрела во всех смыслах этого слова. Но он не сдавался и добрался-таки до осыпавшейся земли. Кончита честно помогала – нашла согнутый обломок стальной стрелы, на которой когда-то крепился ковш, обмотала его, чтоб не жег, клоком ткани, оторванной от нижней юбки, и с помощью этого крюка оттаскивала все, что швырял назад Максимов, в боковой ход.

– И что теперь? Копаем?

Максимов критически осмотрел завал. Земля под воздействием высокой температуры спеклась, и он не льстил себя надеждой, что они успеют прокопать ее, прежде чем в тоннеле закончится пригодный для дыхания воздух. Но не сидеть же сложа руки! И потом, с той стороны рано или поздно тоже начнутся раскопки. Если рыть сразу с двух концов, спасение наступит быстрее.

Алекс подыскал себе железную полосу, которой сила взрыва придала форму, близкую к форме мотыги, и стал ею долбить сухую земляную корку. Кончита встала с ним плечом к плечу со своим орудием труда. За работой старались молчать, экономили силы и воздух, которого становилось все меньше. Чтобы не работать в темноте, Максимов подобрал два еще тлевших обломка дерева и воткнул их в стены тоннеля. Свет импровизированные лучины давали слабый и постепенно гасли – им тоже недоставало драгоценного кислорода.

Через полчаса Кончита совсем обессилела, дышала широко раскрытым ртом. Максимов велел ей отдохнуть, и она без возражений села под стеной, обняв руками острые колени. Сам он продолжал размахивать своей мотыгой, но удары делались слабее и беспорядочнее, он наносил их по инерции, в мозгу все мутилось и заволакивалось туманом. В конце концов, неуклюжее орудие вывалилось из рук, и он плюхнулся на землю рядом с Кончитой, вытянув ноги. Грудная клетка разрывалась, воздух был отравлен углекислотой, и Максимов решил, что уже не сумеет отдышаться – умрет от того, что легкие разорвутся, как разорвался сегодня наполненный паром котел.

Но все ж кое-как отдышался. О продолжении работы не могло быть и речи – тело отказывалось повиноваться, налилось тяжестью, а красный туман в голове все сгущался.

– Оставь… – тягуче прозвучал голос Кончиты. – Нам уже не спастись. Мы умрем в этой норе, никто к нам не придет…

Максимов и рад был бы возразить, однако воля его ослабла так же, как и тело. Он сделал вялую попытку встать, но только выскреб пятками две ямки в песчаном полу.

В бедро что-то давило, мешало сидеть. Он вслепую пошарил рукой (палки, воткнутые в стены, уже дотлели, тоннель наполнился густой чернотой). Фляга! Не с водой, правда, а с бурбоном, но, может, это сейчас и лучше. Жажду не утолит, зато на пустой желудок вконец одурманит, и умирать от удушья будет не так страшно.

– Хочешь? – Он протянул флягу Кончите.

Та не стала ломаться, сделала три изрядных глотка, привалилась затылком к стене. Максимов в один присест ополовинил флягу, остаток приберег.

Крепкий напиток с привкусом обожженного дуба подействовал почти сразу. В висках зашумело, а тяжесть в теле стала совершенно неподъемной – даже глаза не открывались. Хотя к чему им открываться, когда все равно ничего не разглядеть?

– Скажи, Алекс, – проговорила Кончита заплетающимся языком, – почему Хорхе меня предал? Почему он спутался с этой мымрой?

– Не знаю, – ответил Максимов, усиленно борясь с накатившей дремой. – Нелли говорит, что у них, по всей видимости, схожие политические убеждения. Он тоже ненавидел королеву Изабеллу, потому и взялся помочь…

– Нет, нет! – с неожиданной энергией вскричала Кончита. – Все это вздор, Хорхе никогда не интересовался политикой. Я знаю истинную причину. Ему стало скучно тянуть свою лямку, скучно жить со мной… Он по натуре был авантюрист, его всегда тянуло на приключения. Мечтал… как бы это сказать… подергать смерть за саван. А что я могла ему дать? Ничего, кроме покоя и уюта. И тут появилась эта…

Она всплакнула, потянулась за флягой. Максимов то ли из мужской солидарности, то ли просто по пьяной лавочке стал горячо заступаться за Хорхе, которого и в глаза никогда не видел:

– Ты несправедлива. Если бы он тебя не любил, то не стал бы защищать от разбойников… то есть, тьфу!.. от разбойницы. Хотя… – в затканную хмелем голову пришла новая мысль, – знал ли он, что Сильвия действует в одиночку? Возможно, она дурачила его с тем же успехом, что и нас. Внушала ему, что за ее спиной стоит целая орда недоносков, которым ничего не стоит убить тебя. Да, я уверен, что это был шантаж! Как мы и предполагали с самого начала… Хорхе был поставлен перед выбором: отдать тебя на растерзание шакалам или выполнять их условия. И он выбрал то, что подсказывало ему сердце…

Собственная теория не казалась Максимову безупречной, но он излагал ее со всей возможной убедительностью, дабы скрасить бедолаге Конни последние минуты жизни. Она и так настрадалась, пускай же уйдет с верой, что муж до последнего мгновения хранил к ней великую любовь.

Кончита молча слушала, булькала бурбоном, с жадностью допивая его из фляги, и пребывала вовсе не в умиротворенном расположении духа.

– Я убью эту мегеру! – закричала она в пьяном угаре. – Я отомщу ей за всех: и за Хорхе, и за себя…

Фляга полетела на пол, отскочила, завертелась у ног Максимова. Он поднял ее, выцедил жалкие капли, что оставались на донышке.

Гнев пополам с бурбоном оживили Кончиту, выдернули из прострации. Она вскочила, ее зашатало. Максимов попробовал утихомирить разбушевавшуюся подругу по несчастью, но она отпихнула его и взялась растопыренными пальцами, без каких-либо приспособлений, процарапывать ход наружу.