В целом план был неплох. И если письмо действительно существует и написано достаточно убедительно, то сработал бы на сто процентов.

Но Песков, судя по всему, переоценил свои силы. Он не знал, что убивать людей — не так просто, как показывают в кино и пишут в книгах. Четыре убийства за полгода — огромная нагрузка на психику, если ты не маньяк, не отморозок и не профессиональный киллер. Начались проблемы с нервами и со сном, он пытался глушить их алкоголем, в итоге через какое-то время получил бессонницу, с которой справиться не мог никак и которая высасывала из него все силы. В аптеках без рецепта давали только совсем безобидные легкие препараты, для младенцев. То, что удалось раздобыть по рецепту, обеспечивало лишь полтора-два часа сна. И тут Филипп Хмаренко заявляет, что у него есть очень хорошее снотворное, которое ему привозят из-за границы. Песков просит пару таблеток и получает вежливый мотивированный отказ. Он не смиряется, но делает вид, что все в порядке, и, когда Филиппа нет в комнате, открывает флакон и банально крадет заветное лекарство. Он так устал, он так измучился, ему так нужна хотя бы одна ночь полноценного крепкого сна… И он знает, что снотворное действует сильнее, если принять его вместе с алкоголем.

А ведь до осуществления плана оставалось совсем немного, буквально считаные дни, не зря же Игорь снял номер в другой гостинице, использовав свое настоящее имя. Он не мог позволить себе умереть Баулиным, он должен быть умереть Песковым, чтобы обвинили Филиппа Хмаренко и чтобы племянник Игоря получил обещанное наследство. Если умрет Баулин, то никакого наследства мальчик Алеша не увидит. Да и Филиппа трудно будет обвинить в том, что он вдруг ни с того ни с сего захотел убить мирного писателя. Зачем ему это? Где мотив? Совсем другое дело, если станет понятно, что жертва отравителя — сын его любовницы, впоследствии жены. Человек, который знает о нем опасную правду. Человек, которого Филипп лишил матери, отца, нормального детства. Человек, который всю свою сознательную жизнь бился за то, чтобы доказать: его отец — не преступник, не убийца. Тут уж мотив такой, что отвертеться будет крайне проблематично.

Когда полицейские из Нанска изучат компьютер Пескова, там, вполне вероятно, обнаружится и текст, предназначенный для вброса в интернет-пространство. В нем описаны всякие ужасы про маньяка, совершившего убийства в 2015 году и повторяющего их в году нынешнем в то же время и в тех же местах. Скорее всего, Игорь собирался переслать этот текст племяннику с указанием точного времени, когда это нужно будет сделать. Не удалось в Тавридине — он попробует еще раз. Страна должна знать, что полтора года по ее просторам разгуливал сумасшедший убийца, которого никто не искал. Страна должна понять, что правоохранительные органы не защищают граждан, ни в грош не ставят их жизни, здоровье и права. Страна должна возмутиться, испугаться, взбунтоваться, потребовать перемен.

Трудно было Игорьку, ох, трудно! Чтобы не засветиться, его племяннику приходилось довольствоваться только базами дежурных частей, где указывается факт «обнаружения трупа» и обозначается время и место, а уж какова истинная причина смерти — не всегда ясно. Базы «дежурок» наименее защищены, их взломать проще. Из всего массива информации Пескову надо было выбрать те случаи, которые он смог бы повторить. Никакого огнестрела, никаких сбитых машиной пешеходов, только то, что доступно: камень, веревка, собственные руки. Он выбирал способ, не приводящий к быстрому вычислению преступника. Место должно быть пустынным, стало быть, время, как правило, вечернее, темное. Конечно, пришлось использовать не только явно криминальные трупы, но и такие, как в Елогорске и Дворецке: наркоман с передозом и самоповешение. Это нарушало чистоту картины, но Игорь, вероятно, рассчитывал на могучую силу печатного слова, особенно распространенного через Интернет: никто не станет проверять и докапываться, все сразу поверят, главное — напугать и при этом быть убедительным. А если полиция все-таки сочтет нужным кое-что из написанного опровергнуть, то ей все равно никто не поверит, ведь старая истина гласит: кто первым доложил или сообщил, тот и прав.

Несчастный Игорь Песков, как он был наивен! Он верил в силу гражданского самосознания и думал, что достаточно только на одном примере показать людям, что происходит, и люди тут же все поймут, возьмутся за руки и дружно отправятся в крестовый поход за правдой.

Не поймут.

Не возьмутся.

И не отправятся.

Прав Костя Большаков, прав. Нужна кропотливая методичная работа, нужны политологи и социальные психологи, нужны теоретики права, да много кто нужен. Даже лингвисты потребуются, чтобы оттачивать формулировки и делать их такими, которые будут проникать в самое сердце каждого.

Дел предстоит много. Хватило бы сил…

Вот с силами сегодня у Шаркова что-то не очень хорошо. До министерства добрался утром еле-еле, голова кружилась, слабость сильная. Заперся в кабинете, велел помощнику никого не впускать и вообще не беспокоить, если только высокое руководство не потребует. Сначала сидел за столом, потом пересел на диванчик, прилег. Ждал сообщений от Сереги Уракова. Серега — верный друг, хотя и виделись они в последний раз много лет назад, когда полковник Ураков еще был при должности. Но хватка у него мертвая, он быстрый, реактивный, все узнает, все сделает, что нужно.

Голова почему-то кружилась, даже когда он лежал. Наверное, давление упало. Валерий Олегович спустил ноги на пол, сел, осторожно встал, подошел к окну, из которого видны были Садовое кольцо и Калужская площадь. Голова закружилась еще сильнее, и ему показалось, что сейчас он упадет. Судорожным движением нащупал спинку кресла на колесиках, рывком придвинул к себе, сел. С каждой секундой становилось все хуже. «Кажется, я теряю сознание», — успел подумать генерал Шарков, нажимая кнопку связи с помощником.

— Валерий Олегович! Товарищ генерал!

Шарков открыл глаза и понял, что лежит лицом на столе. Обморок. Сколько он так пролежал?

Над ним кудахтал испуганный помощник.

— Я в санчасть позвонил, сейчас доктор прибежит. Водички? Давайте я галстук расстегну…

— Звони в госпиталь, — Шарков с трудом выговаривал слова. — И вызови машину, я сам доеду.

— Лучше «Скорую» все-таки.

— Дольше получится. Пока они сюда доедут, пока до госпиталя…

— Но доктор…

— Доктор со мной поедет, — отрезал Шарков.

Впрочем, ему только казалось, что он «отрезал». На самом деле он говорил еле слышно и с видимым трудом. Боль в животе нарастала, и была она совсем не похожа на ту боль, к которой он давно привык и которую глушил обезболивающими таблетками.

Значит, вот как оно… Рвануло все-таки… И не мгновенно, как почему-то ожидал Шарков, а постепенно, в течение нескольких часов нарастало. Генерал был уверен, что должно быть похоже на внезапный выстрел: один миг — и все закончится. А оно вон как, оказывается…Что там врач говорил ему про «золотой час», когда требовал, чтобы генерал лег на операцию? Что если оказать медицинскую помощь в течение первого часа, то есть хорошие шансы на благоприятный исход. Прошел уже этот час или еще нет?