С другой полки достаю папку, набитую какими-то бумагами. Кажется, именно в ней и договор лежит, но это уже не имеет значения. Кладу нож в папку и выхожу в прихожую.

— Нашел! — торжественно произношу я, делая вид, что собираюсь открыть папку и дать девушке прочитать документ.

Она, глупышка, делает движение навстречу, слегка наклоняет голову, и в этот момент я выхватываю нож и пытаюсь ударить ее в шею. Уже понимаю, что сделал все неправильно, нужно было вынуть договор и протянуть ей, а папку с ножом оставить в руке. Пока она читает — зайти ей за спину, обхватить за шею и перерезать горло. Прекрасное Око, почему, ну почему ты так поздно дало мне подсказку?!

Она уклоняется, глаза расширены от ужаса, бьет меня кулаком в живот, мне больно, очень больно, но я все равно не бросаю нож. Мы с ней одного роста, и руки у нас примерно одинаковой длины, но я, да еще с ножом, могу ее достать, даже если она соберется еще раз ударить. Лезвие ножа утыкается во что-то тугое, потом в мягкое, девушка кричит, я внезапно почти теряю зрение — все снова делается расплывчатым, нечетким. Зрение покидает меня, но зато обостряется слух, и я слышу, как за истошным криком девушки пробивается другой звук. Звук тяжелых торопливых шагов. Кто-то бежит. Ближе… Звук шагов громче… Надо успеть нанести еще удары, пока меня не остановили. Иначе Прекрасное Око не засчитает мне эту жертву. И я не смогу написать свою великую музыку, которая спасет весь мир он насилия, зла и агрессии.

Дверь не заперта… Это последнее, о чем я успел подумать.

Анна ужасно расстроилась, когда Дзюба сказал ей, что вечером улетит домой. Отворачивала лицо, чтобы он не видел ее налитых слезами глаз.

Но он все равно увидел.

— Ты чего, Мышонок? Я тебя чем-то обидел?

Она не выдержала и расплакалась, не закрывая лица руками. Просто стояла перед ним, тряслась от рыданий, и слезы обильным дождем стекали по щекам и падали на голубой джемпер.

— Все, — проговорила она, — рай закончился.

— Ну какой рай, Мышонок? Со мной у тебя была одна головная боль. Задания срочные, ночи бессонные, поездка в Шолохов, да еще кормить меня… Наоборот, отдохнешь.

— Я была нужна, — рыдала Анна. — Я делала полезное дело, я помогала. И чувствовала себя человеком, личностью! Чувствовала, что что-то умею, что-то могу… У меня было несколько дней райского праздника, как ты не понимаешь! Ты уедешь — и опять рутина, трясина, обыденность…

Роман обнял ее, погладил по голове, подождал, пока девушка успокоится, чувствуя, как на плече намокает ткань футболки.

Наконец Анна перестала плакать, отерла лицо рукавом, шмыгнула носом.

— Давай я что-нибудь вкусное приготовлю. Типа прощального ужина, — предложила она.

— Давай, — охотно согласился он. — А я помогу, чем смогу.

И снова в памяти всплыли слова из песни, которую пел Вертинский: «Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин…» Сжалось сердце, и невыносимо, еще сильнее, чем накануне вечером, захотелось позвонить Дуняше.

Он резал маленькими кусочками мясо и овощи, пока Анна колдовала над маринадами и соусами. Оказывается, для мяса, репчатого лука и баклажанов нужны разные маринады, а он и не знал! Анна хотела еще испечь пирог, но они прикинули по времени и отказались от этой затеи: тесто не успеет подняться, а самолет ждать не будет. Попутно готовились обед и ужин для Никиты, которого правильнее было бы называть Алексеем.

К теме окончания райского праздника больше не возвращались, Анна изо всех сил крепилась и старалась быть веселой, Дзюба пытался, как мог, поддерживать позитивный настрой, рассказывал анекдоты и разные милицейско-полицейские байки, порой смешные до колик, порой жуткие до судорог.

Вместе отнесли еду на третий этаж, Роман попрощался с Никитой и едва сдержал смех, увидев, как обрадовало парня известие о том, что «счастливый соперник» освобождает пространство для маневра.

— Все-таки он в тебя влюблен, — констатировал Роман, когда вернулись в квартиру Анны. — Вот гадом буду! Он весь трясется, когда тебя видит.

— Да ну, — она расстроенно махнула рукой. — Вот только таким козлам я и нужна.

— Не выдумывай, — сердито прикрикнул на нее Дзюба. — Не наговаривай на себя.

— Я не наговариваю, я правду говорю. Нормальные люди не могут со мной общаться, просто не выдерживают. А что я могу сделать, ну что?! — В ее глазах снова заблестели слезы. — Мне один тип сказал, что таким, как я, нужно лечиться, потому что у меня ярко выраженный невроз. И что мне теперь, идти к психиатру, который меня на тяжелые таблетки подсадит?

— Мышонок… — Он откашлялся и начал снова: — Анечка, не трогай себя, ради бога, хорошо? Ты чудесная. Ты умная и красивая. Да, у тебя есть свои причуды, свои особенности, но у кого их нет? У всех есть. И ты чудесная вместе со всеми своими заморочками. Ты обязательно встретишь человека, которому будет в радость находиться рядом с тобой. Ему не будет трудно, ему будет отлично, и тебе будет с ним хорошо. Просто нужно набраться терпения.

— Да уж, терпение — не самая сильная моя сторона, — слабо улыбнулась Анна.

— И еще одну вещь хочу тебе сказать, — продолжал Роман. — Твой невроз, если он у тебя есть, конечно, — твое достояние, твое сокровище. Если бы ты не была такой, какая есть, ты бы ни за что на свете не догадалась о том, что Песков мог искать информацию о своей матери и ее любовнике. И мы никогда не узнали бы, что произошло на самом деле. Если в деле случился прорыв, то только благодаря тебе и твоему неврозу. Люби его, уважай его, доверяй ему. И все будет хорошо.

— Обещаешь? — тихо спросила она.

Он собрался было скопировать жест Оксаны и повторить ее слова «Чем хотите поклянусь!», чтобы снизить пафос и заставить Анну рассмеяться, но зазвонил его мобильник.

Голос Аркадия Михайловича звучал строго и деловито.

— Она его нашла.

— Кто кого? — не понял в первый момент Роман.

— Девочка ваша из Шолохова, за которую ты просил. Она нашла убийцу. Только он ее сильно порезал.

Роман похолодел. Бросил взгляд на Анну. Та, кажется, ни о чем не подозревала, спокойно листала томик Пушкина.

— Жива? — как можно тише спросил он.

— Слава богу. Там Пустовит был рядом, этажом ниже, услышал крик и сразу прибежал, скрутил нападавшего. Совершенно сумасшедший, без всякой экспертизы видно. И соседка в квартире напротив — хирург, это нам всем повезло несказанно. Быстро сориентировалась, первую помощь оказала, пока «Скорая» ехала.

Аркадий Михайлович сделал паузу.

— Ты говорил, она замуж собирается. Свадьба скоро?

— Через три недели.

— Лицо изуродовано. Сильно. Жалко девчонку. В Шолохов уже сообщили, жених едет сюда, в больницу. Вроде бы он эксперт?