Внезапно лицо ее снова сделалось недоверчивым и боязливым.

— А почему вы об этом спрашиваете? Какое значение имеет, когда я пересыпала таблетки?

— Ответьте, пожалуйста, — мягко попросил Ураков. — А я потом объясню вам причину своего интереса.

— Это было ровно неделю назад, — твердо сказала Вагиза.

— То есть семь дней тому назад во флакон, в котором оставались две таблетки, вы добавили еще пятьдесят?

— Ну да, я так и сказала.

— И за семь дней ваш муж использовал четырнадцать из них?

— Должно быть, так. Если только не добавил в какой-то день еще одну, пока я не видела. Это очень опасно, я бы не разрешила, если бы заметила. Но Филипп Владимирович так поступает нечасто, только когда разнервничается и давление сильно подскакивает. Я запрещаю, ругаюсь с ним, объясняю, что так делать нельзя, но он не слушает…

Ладно, пусть так, пусть Хмаренко употребил за семь дней не четырнадцать, а пятнадцать таблеток. Ну, пусть даже шестнадцать! Должно было остаться тридцать шесть. А их всего тридцать одна. Маловато. Либо Вагиза ошиблась на два-три дня, либо Песков поверил в ложь и украл таблетки, которые считал снотворными.

— Мне очень жаль, Вагиза, но придется еще раз побеспокоить вашего супруга, — с виноватым видом произнес Сергей Васильевич. — Боюсь, что Саша позаимствовал у вас клофелин, думая, что это просто снотворное. И мне нужно совершенно точно знать, сколько таблеток должно быть во флаконе. Мне нужно понимать, в какой день вы пополняли флакон и не принимал ли ваш муж больше двух таблеток.

Вагиза молча кивнула и снова вышла, но вернулась на этот раз почти сразу.

— Зайдите к Филиппу Владимировичу, — холодно произнесла она. — Он отказывается со мной разговаривать, требует вас.

Ураков следом за ней прошел по длинному коридору в самый дальний конец квартиры, где находилась комната, в которой лежал Хмаренко. В комнате было почти совсем темно, горел только ночник, шторы задернуты, сильно пахло лекарствами. Если утром, сидя в инвалидном кресле, Филипп Владимирович казался сильным широкоплечим красавцем зрелого возраста, то сейчас он выглядел слабым умирающим стариком. Выглядел он настолько больным, что у Уракова даже мелькнула мысль: «Не жилец…»

— Что вам нужно? — проскрипел Хмаренко.

И голос этот был ни капли не похож на тот сочный сильный голос, который слышал Сергей Васильевич всего несколько часов назад.

— Почему вы задаете свои вопросы? Вы больше не служите в полиции, и у вас нет никакого права…

— Права нет, — мирно согласился Ураков. — А мозги есть. И сострадание к больному инвалиду тоже есть, уж простите за прямоту. Ваш приятель-писатель умер. Вы — его единственный контакт в Нанске, единственная связь. Если заподозрят убийство, то вас истерзают. Вас не оставят в покое, особенно с учетом того, что на вас кое-кто точит зуб, о чем я вам сообщил сегодня утром. У меня есть не только мозги и сострадание к вашему положению, но и возможности, вы же понимаете. Если я сейчас найду информацию, которая подтвердит, что имело место самоубийство или несчастный случай, то вас никто больше не тронет. Максимум — один раз допросят, очень доброжелательно. Если же я такую информацию не найду, то вам придется ощутить все прелести следствия по делу об убийстве. Я вам не угрожаю, наоборот, просто хочу помочь.

— Ладно, — Уракову показалось, что Филипп стиснул зубы. — Спрашивайте, что вы там хотели.

— Вы помните, в какой день обновляли клофелин во флаконе?

— Мы фильм смотрели… Там было что-то про таблетки, и я вдруг вспомнил, что накануне принял лекарство и заметил, что осталось только две таблетки. Сразу сказал Вагизе, она открыла новую упаковку и пересыпала.

— Что за фильм?

— Название не помню. Какой-то французский.

— По какому каналу?

— Спросите у Вагизы, она помнит, я такие вещи в голове не фиксирую.

В ответе Хмаренко зазвучало раздражение, грозящее перейти в открытую злость. Сергей Васильевич почувствовал, что пора сворачиваться. Остался последний вопрос.

— Сколько таблеток клофелина вы принимаете ежедневно?

— Две.

— Строго две? Всегда? Или бывают исключения?

— Бывают, но очень редко. В последнее время не было.

— Я могу с уверенностью исходить из того, что после вскрытия новой упаковки вы принимали четко по две таблетки в день? — строго спросил Ураков.

— Да. По две.

Сергей Васильевич вернулся к Вагизе. Женщина с непроницаемым лицом сидела за столом, спина прямая, подбородок вздернут.

— Вы выяснили все, что хотели?

Похоже, она обиделась то ли на мужа, то ли на гостя. Но тратить время на выяснение отношений он не мог.

— Еще не все, — улыбнулся Ураков. — Я попрошу вас вспомнить, какой именно фильм и по какому каналу вы смотрели, когда Филипп Владимирович вспомнил про таблетки.

— Вы что, проверяете меня? — надменно и недовольно спросила она. — Я же сказала: это было ровно неделю назад. И нечего меня проверять, я опытная медсестра, я всю жизнь даю больным лекарства и делаю уколы, и ни разу не перепутала ни время, ни препарат, ни дозировку.

— Извините. И все-таки нужно вспомнить. Пожалуйста.

В его тоне не было просительности. Зато была невероятная жесткость.

Спустя еще пять минут Сергей Васильевич Ураков покинул квартиру супругов Хмаренко. Вагиза не только вспомнила название фильма и логотип канала в углу экрана, но и принесла журнал с телепрограммой. Можно было убедиться, что все сходится: ровно неделя, по две таблетки в сутки. Не хватало семи таблеток.

Сев в машину, посмотрел на часы: на разговор с Шарковым — максимум три минуты, и он прекрасно успевает забрать внучку из музыкальной школы и отвезти в приют для бездомных животных. Ай да молодец, все успел!

Вера Максимова оказалась права: Песков готовил свою «встречу с законченностью». Познакомившись с Филиппом Хмаренко, Игорь понял, что единственное преступление, которое реально повесить на безногого инвалида, живущего вместе с женой, — отравление. Ни один другой способ совершения убийства не прокатит. Он начал изучать препараты, имеющиеся у Хмаренко, с тем чтобы выбрать те, которые в сочетании друг с другом и с алкоголем приведут к летальному исходу. Скорее всего, план был прост: заранее украсть у самого же Хмаренко нужные таблетки в нужном количестве, а когда весь комплект будет собран, принять их вместе с изрядной дозой крепкого спиртного, находясь в гостях у Филиппа. До приезда «Скорой» он не доживет, появится полиция, будет вскрытие, которое констатирует, что в крови у погибшего целый набор того, что имеется у хозяина квартиры. А в компьютере погибшего — письмо, из которого понятно, что Филипп Хмаренко — очень нехороший человек и имеет все основания бояться Игоря Пескова. И никогда господин Хмаренко не сможет доказать, что он не знает никакого Пескова, а знает только Александра Баулина, начинающего писателя. В письме, вероятно, написано много интересного и про мать Игоря, сбежавшую с любовником и без зазрения совести допустившую осуждение мужа на большой срок.