— Но кто из вас готов покарать невиновных? — продолжал выступающий. — Детей, не успевших узнать, что хорошо, а что плохо?

Публика беспокойно заерзала. Даже те, кто прежде смеялся, теперь посерьезнели.

— Я согласен, казнь этих рабов станет мощным посланием Риму. И оно заключается в том, что мы нисколько не лучше варваров! — Пожалуй, сегодня он выступал слишком долго: напряжение уже начинало заметно сказываться. — Взгляните на эти лица, — воззвал защитник. И, отступив, взял за подбородок красивую девочку, улыбнувшуюся Юбе. — Ей нет и шести. Она еще не жила — а уже заслужила жестокую смерть? Чем, позвольте спросить?

Галлия рядом с нами украдкой вытерла слезы.

— А этот ребенок? — воскликнул выступающий, коснувшись плеча мальчишки, которому не исполнилось и десяти лет. — Что будет с ним, если оставить его в живых? Мальчик может прекрасно служить новому господину. Может однажды купить свободу. А когда-нибудь стать не менее богатым, могущественным и уважаемым человеком, чем консул Октавиана Агриппа!

Публика начала оживленно переговариваться. Защитник впился глазами в присяжных.

— Будьте милосердны. Карайте преступников и оставьте жизнь невинным!

После этого он спустился с помоста. Несколько мгновений никто не произносил ни звука.

— Думаете, решение вынесут завтра? — спросил Марцелл.

— Похоже на то, — глухо произнес Юба, и я задалась вопросом: неужели даже его растрогала речь защитника?

На обратной дороге с Форума Юлия беззаботно прощебетала:

— Кто бы мог подумать, что судебное заседание способно быть таким занимательным? Не хотите ли сделать ставки?

Я впервые заметила, как Марцелл отпрянул от нее с отвращением.

— А что? — изумилась красавица. — На арене — почти то же самое.

— Может, и там не стоило это делать, — отрезал племянник Цезаря.

Юлия недоуменно взглянула на меня.

Зрители, явившиеся узнать судьбу двухсот рабов Гая Фабия, заполнили весь Форум, от внутреннего двора Карцера до ступеней святилища Кастора и Поллукса. Нам разрешили пропустить занятия на Марсовом поле ради того, чтобы выслушать, какое решение примут присяжные. Пришел даже Октавиан в обществе Ливии и Агриппы.

— Где твои сестры? — обратилась я к Марцеллу. — И почему вашей мамы здесь нет?

Он отступил подальше, чтобы лучше видеть (хотя мы стояли прямо за деревянным помостом, а вокруг толпились сотни сенаторов), и произнес:

— Сестрам сюда нельзя. Маму всегда огорчают подобные слушания. Однажды на ее глазах человеку вынесли смертный приговор, так она до сих пор вспоминает.

— Думаешь, их объявят виновными? — разволновалась я.

— Убийцу — конечно. А остальных… — Молодой человек замялся. — Не знаю. Предать их казни будет несправедливо.

— Но в чем виноваты дети? — вмешался мой брат.

— Если бы Красный Орел был здесь, — зашептал Марцелл, — сейчас бы уже на каждой двери висели воззвания.

— Может, он выжидает, — предположила я. — Хочет узнать приговор.

Казалось, на слушание пришел весь Рим, за исключением Октавии. В присутствии Цезаря адвокаты старались выступать покороче. Их последние речи были особенно выразительны. Защитник со стороны Гая Фабия призывал к справедливости, указывая на жену покойного, утиравшую слезы. Защитник рабов обращался к разуму, напоминая, что дети и старые женщины не могли принимать участие в преступлении. Когда присяжные поочередно объявили юного раба виновным, я заметила, как Октавиан кивнул в знак согласия. Толпа оглушительно возликовала. Мальчик испуганно посмотрел на мать, и та закрыла лицо руками, закованными в тяжелые кандалы.

— Вот оно, — бросила Юлия. — Интересно, что теперь?

И она откинула непослушный черный локон со лба и поднялась на носочки, чтобы видеть лица присяжных.

Первый из них встал с места и произнес свой вердикт о двух сотнях рабов.

— Виновны.

Я посмотрела на Цезаря. Его лицо представляло собой бесстрастную маску. Поднялся второй.

— Виновны.

Толпа негодующе загудела. Когда тот же вердикт прозвучал и в третий, и в четвертый раз, Юба предложил:

— Может, не стоит нам здесь оставаться?

— Марцелл, Тиберий, уходим, — резко бросил Октавиан.

Юлия возмутилась:

— Мы еще не услышали приговора!

— А если тебя здесь убьют? — оборвала ее Ливия. Среди публики нарастало возмущение. Вольноотпущенники принялись громко скандировать имя Красного Орла.

— Идем! — крикнул Цезарь. — Идем!

Преторианские стражники расчищали дорогу через Форум. Когда последний присяжный сказал: «Виновны», толпа обезумела. За нашими спинами разражался настоящий мятеж: с грохотом падали статуи, люди бросались на солдат. Рабы уже не нуждались в оружии. Достаточно было камней и огня. В нашу сторону хлынула целая волна разгневанных зрителей.

— Времена Спартака возвращаются! — воскликнула Ливия.

Октавиан подхватил ее под руку. Тут военные окружили нас плотным кольцом и устремились к выходу.

На Палатине нас уже встречала Октавия, выбежавшая в портик.

— Что случилось? — прокричала она.

— Виновны, — ответила Галлия, и сестра Цезаря побледнела.

— Все двести? Теперь их казнят? — Она посмотрела на брата.

— Таков приговор.

— Но ты же не думаешь…

Она осеклась под взглядом Октавиана. Мы все прошли на площадку, возведенную для наблюдений за скачками, и увидели дымный столб, поднимающийся над Форумом.

— Похоже, плебеи опять бунтуют, — заметил Тиберий.

Цезарь скрипнул зубами.

— Я им этого не спущу.

— Все зло — от рабов! — воскликнула Ливия. — Пора прибрать их к рукам! Может, пусть ходят в одежде одного и того же цвета? Или носят клейма?

— Треть населения Рима находится в рабстве, — заметил Юба. — Хотите, чтобы триста тысяч невольников издалека различали друг друга на улицах?

— Действительно, — выпятил губы Октавиан. — Клеймить их нельзя.

Я покосилась на Галлию, но ее лицо было совершенно непроницаемым.

— А если смягчить законы? — предложила Октавия.

— Это удержит рабов от насилия? — рявкнул Цезарь.

Его сестра отступила, еле сдерживая слезы.

— Да. Если в суде появится человек, защищающий их от несправедливых господ, это может помочь.

Октавиан бросил взгляд на племянника и внезапно спросил:

— А ты бы что сделал?