— Я ничего об этом не знала.

— Пустяки, — сорвалось у меня с языка.

— А Марцеллу известно.

— Он видел рисунок. Это просто моя фантазия.

— Селена интересуется благотворительностью, — вставил племянник Цезаря. — Они с моей мамой в чем-то похожи.

— Как мило, — заметила Юлия ледяным тоном.

— Все равно ничего не выйдет, — пожала плечами я.

— Это почему же? — спросила она, скрестив руки на груди.

— Кому нужен сиротский приют? И кто меня станет слушать?

— Я стану, — сказала она с нажимом, явно красуясь перед Марцеллом. — Как только сделаюсь женой Цезаря.

Не дождавшись ответа, Юлия продолжила:

— У тебя очень доброе сердце, Селена. Хотелось бы мне иметь такое же.

Я отчетливо видела, что она лжет. Эта девушка лакомилась сластями во время казни и преспокойно переступала через рыдающих младенцев, пока не испугалась, как бы Марцелл не счел ее черствой. Нет, он бы не произнес этого вслух; достаточно и того, что меня похвалили.

— Будешь ставить? — спросила Юлия.

Я покачала головой.

— Пусть Александр играет на чужие жизни, если ему угодно.

— Серьезно? — вскинулся брат. — Ты не расстроишься?

Я не ответила.

— Да ладно, они все равно умрут, — вставила Юлия.

— Наш выигрыш ничего не изменит, — подхватил Александр.

Тут как раз появился человек, принимающий ставки, и Ливия, сидевшая на кушетке перед нами, беззаботно сказала:

— Двадцать денариев на первого гладиатора.

— Жизнь или смерть, госпожа?

— Смерть.

Октавиан тут же передал мужчине тяжелый мешочек с деньгами.

— А вы, госпожа?

Октавия поразмыслила.

— Первые пять гладиаторов.

— Жизнь или смерть?

— Жизнь, — нарочито громко произнесла она.

Когда подошел черед Александра, я отвернулась.

— Не очень приятно, да? — спросила Антония, разделившая кушетку с родной сестрой и Випсанией. За спинами девочек Тиберий с Друзом играли в кости. — Я отвожу глаза, когда убивают.

— Это ведь осужденные преступники?

— Не все. Кое-кто — просто рабы, которых купили для битвы. А что, в Египте не устраивают гладиаторских битв?

— Нет. В наших краях мужчины не гибнут ради забавы.

— О, тут есть и женщины, — печально сказала она. — И животные.

— Здесь?!

— Ну да. Смотри!

Взревели трубы, ворота поднялись, и на арену откуда-то из-под амфитеатра вышли несколько бородатых мужчин в коротких туниках и необычных сандалиях, зашнурованных до колена. Заметив в толпе не только людей, я вздрогнула.

— Кто это?

— Телегении[26], — пояснила Антония. — Консул, построивший этот амфитеатр, обнаружил их к югу от Карфагена и доставил сюда для битвы.

Зрители громко ахнули, когда леопардов спустили с поводков.

— Они ведь не собираются убивать кошек? — вырвалось у меня.

— Ради собственной жизни — конечно не собираются.

— Так вот на что ты поставил? — крикнула я в лицо Александру.

— Нет! Я ни слова не слышал о леопардах!

— А что такого? — спросил Марцелл.

— У нас в Египте, — начал мой брат, лихорадочно тыча пальцем, — эти звери священны. Их даже на мясо не убивают, тем более ради потехи!

— Перестаньте, это только вступительная часть, — вмешалась Юлия. — Семь штук, подумаешь. Настоящие игры начнутся потом.

Александр посмотрел на меня глазами, полными страха. Будь мама жива, она никогда не простила бы нам подобных развлечений.

— Думаешь, эту дрянь уже завезли в Египет? — холодно осведомилась я по-парфянски.

— Да, — произнес он с ужасом. — Как только вернемся — наложим запрет.

Ведущий объявил о начале боя. Арена взревела от предвкушения. Зажмурившись, я представила себя дома, в Александрии. В сияющем городе, над которым высится купол Муcейона; в городе, где философы для развлечения ходят в театр.

— Все не так плохо, — укоризненно проговорила Юлия. — Можешь открыть глаза. Живых почти не осталось.

— Леопардов?

— Да. Из телегениев убиты лишь двое.

Я открыла глаза, но смотреть не стала, а вместо этого повернулась к Галлии, сидевшей позади нас в обществе преторианских охранников. Заметив мой взгляд, рабыня подвинулась, поманила рукой, и я с облегчением пересела к ней.

— Что, не понравились игры?

— Нет, — честно призналась я.

— О, ты еще не видела самого интересного, — процедила она. — Когда гладиаторов растерзают, за ними явятся двое. Один — в наряде Гермеса, другой одет Хароном.

Ясно. Бог-посланник и перевозчик мертвых.

— И что они делают?

— Убирают с арены трупы. Но сначала Гермес тычет в каждое тело раскаленным прутом. Если гладиатор хотя бы шелохнется, Харон деревянным молотом раздробит ему череп.

Я закрыла рот ладонью.

— То есть выживших все равно добивают?

— Да.

Трубы запели во второй раз. На арену действительно вышли Харон и Гермес.

— И все они делали ставки. Даже Октавия. А Юлия вообще наслаждалась.

— Знаю, — кивнула она. — Но может быть, ты слишком строго судишь Юлию.

У меня изумленно взлетели брови.

— Я никого не сужу!

Собеседница улыбнулась, мягко давая понять, что не позволит ввести себя в заблуждение.

— Ей несладко пришлось.

— Дочке Цезаря?

— А как насчет ее матери?

Я растерялась.

— Видишь ту женщину? — Галлия указала на матрону дивной красоты, вынужденную сидеть с остальными римлянками отдельно от мужчин, в нескольких рядах за нашими спинами. — Это она. Скрибония.

Дама и впрямь неотрывно смотрела на Юлию. Почувствовав на себе наши взгляды, она ответила грустной улыбкой. Я повернулась к Галлии.

— Какая красавица. И Октавиан с ней развелся?

— Она проявила упрямство. И теперь может видеть родную дочь только с верхних рядов во время игр.

— Но Юлии разрешено ее навещать?

— И даже вручать подарки… Раз в год, когда празднуют сатурналии.

Я даже ахнула. Невероятная жестокость! Теперь понятно, к чему были эти настойчивые расспросы про мою маму. Ведь у бедняжки осталась только Ливия. Бессердечная, самовлюбленная ревнивица Ливия.