— Ничего не видно, — пожаловалась дочь Цезаря. — Что вообще происходит?

— Двести рабов обвиняются в убийстве хозяина, Гая Фабия, — пояснил Юба.

— Гай Фабий? — ахнула Юлия и повернулась ко мне. — Помнишь? Тот самый, что высек мальчишек возле святилища!

— И что же, все двести — убийцы? — воскликнула я.

— Когда один из рабов лишает жизни своего господина, наказания не избежать никому, — бесстрастно проговорил нумидиец.

Внезапно Юлию разобрало любопытство.

— А нельзя нам как-нибудь подобраться поближе?

— Конечно, — сказал нумидиец, изогнув брови, и осторожно провел нас за помост, на котором рядами стояли рабы, скованные за шеи.

Отсюда мы наблюдали за спинами адвокатов, обращающихся к присяжным и к публике.

— Совсем еще юные, — шепнула я Александру.

Кое-кому из рабов не исполнилось и пяти лет; вряд ли они могли участвовать в преступлении. Я повернулась к Юбе:

— Неужели их в самом деле убьют?

— Разумеется. Если сочтут виновными.

— Как можно быть таким бессердечным?

— Это ведь не его забота, — вмешался Тиберий. — Что он, по-твоему, должен делать?

Защитник обвиняемых только что закончил речь, и его место занял адвокат покойного Гая Фабия.

— Вы слышали, — начал он громовым голосом, — душещипательные истории о рабах, которые якобы не могли принимать участие в убийстве. Женщины, дети, седые полукалеки… Но что они видели?

Зрители начали переглядываться, задавая друг другу тот же вопрос.

— Что им известно, о чем они умолчали? Не заблуждайтесь, — гневно продолжал он, — между свидетелем и соучастником нет ни малейшей разницы. Мы не знаем, кто из этих негодяев стоял на страже, когда Гая Фабия удавили в собственной комнате, а потом нанесли ему дюжину ножевых ранений.

Публика заворчала. Сидевшие впереди на деревянных скамьях присяжные покачали головами.

— Пора наконец преподать урок, — торопливо продолжил защитник. — Около тридцати пяти лет назад точно такое же слушание закончилось казнью четырехсот рабов. В то время присяжные понимали, насколько необходимо донести до людей послание. Никто не дерзнет поднять руку на хозяина, зная, что будут наказаны все. И теперь это нужно решительно пресечь. Иначе кто будет следующим? Вы? — Его палец указал на пожилого мужчину, сидевшего на скамье, чья шея сгибалась под тяжестью золотых цепочек. — Или вы? — воскликнул он, глядя на молодого человека, облаченного в toga judex. — Забудьте все, что вам тут рассказывали. Да, нескольким юным рабам придется погибнуть. Но разве их жизни важнее вашей? Важнее, чем жизни ваших жен и детей?

Защитник сошел с помоста под неотрывным восхищенным взглядом Юлии.

— Что теперь? — прошептала она.

— Это все, — ответил Тиберий.

— И никаких обсуждений? — удивился Марцелл.

Зрители начали расходиться, и Юба тоже тронулся к дверям, обронив:

— До завтра — никаких.

— Сколько же дней протянется слушание? — осведомилась Юлия.

— Столько, сколько потребуется.

Девушка рассердилась:

— Что же нам целый месяц сюда ходить? Или два?

— Вряд ли, — сказал Тиберий. — Суды закрываются в ноябре-декабре.

— А кто решает, когда конец разбирательству?

— Присяжные, — подала голос Галлия. До сих пор она не проронила ни слова. Теперь же тихо прибавила: — Жаль бедных детей.

Назавтра никто не сетовал по дороге к Форуму. Даже Юлию и Александра судьба двух сотен рабов занимала сильнее, нежели скачки. Даже на улицах толковали про это слушание, и мне показалось, что людей возмущало не убийство, а ожидаемый приговор.

— Пятьдесят три ребенка, — возмущалась какая-то женщина из толпы. — Это несправедливо.

Хотя на место мы прибыли в то же время, что и накануне, слухи уже облетели Рим: помост и скамьи присяжных окружала тысячная толпа.

— Смотрите, как люди рассержены! — вырвалось у меня. — Теперь присяжные просто обязаны оправдать невиновных!

— Ничего они не обязаны, — возразил Юба, сопровождая нас к местам за помостом, предназначенным для почетных гостей. На сей раз понаблюдать за разбирательством явились несколько сенаторов. — Присяжные выносят вердикт, основываясь на справедливости (как они ее себе представляют), а не на мнениях разъяренной толпы.

— Значит, и ты согласен? — воскликнула я.

Нумидиец посмотрел на несчастных рабов, скованных железными кандалами. Поймав его взгляд, одна маленькая девочка с каштановыми волосами доверчиво улыбнулась.

— Я — за порядок.

Адвокат Гая Фабия уже стоял на помосте и громко стучал кулаком по дереву.

— Хотите увидеть убийцу? — воскликнул он. Зрители зашумели. — Вот он!

Стражники вывели вперед юношу, стоявшего отдельно от прочих.

— Это тот самый, которого Фабий бил возле храма? — спросила я, наклонившись к Юлии.

— Откуда мне знать? Галлы все на одно лицо.

Услышав эти слова, Галлия покачала головой. Между тем адвокат выбросил над головой кулак.

— Вот раб, ответственный за убийство, и он даже не отрицает этого! — прокричал выступающий. — Кто из вас думает, что мальчишка четырнадцати лет не мог совершить это в одиночку? Удавить своего господина, нанести господину множество ран и потом утопить его тело в бассейне атрия?

Многие зрители стали качать головами. Обвиняемый потупил взгляд. Как и тот юный раб из кухни, он понимал, что уже обречен. Адвокат испустил выразительный вздох.

— Кто из вас полагает, будто рабы слепы и глухи?

В толпе раздались смешки, и у меня неприятно скрутило живот.

— Значит, вы не поверите, что никто ничего не слышал во время убийства? Никто ничего и не заподозрил? Никто не заметил, как этот безродный тащил мертвое тело из комнаты в атрий? Значит, были свидетели, — убежденно заявил он. — И мы научим их римскому праву!

Окончив речь, адвокат покинул помост с видом человека, не сомневающегося в победе.

Защитник рабов Фабия, напротив, выглядел жалко еще до того, как раскрыл рот. Его худые плечи ссутулились под тяжестью тоги; казалось, дневная жара выжала из него последние силы.

— Никому не известно, — начал мужчина, — кто именно видел или слышал, как умирает Гай Фабий. Никто из присутствующих при всем желании не укажет мне на сообщника. Возможно, дело было ранним утром, когда взрослые занимались делами, и страшное преступление видели только малые дети. Я не отрицаю вины этого человека…

Защитник махнул рукой, и охранники вернули юношу на прежнее место. Тот пристально посмотрел на какую-то женщину — наверное, на родную мать, догадалась я.