Зевающий страж рассеянно посмотрел на него. Мгновение он, кажется, пребывал в нерешительности. Но затем пожал плечами, вошел следом за Робом и закрыл дверь.

В храме было очень темно. Глаза щипал едкий дым масляных ламп. Старейшины езидов стояли рядами и очень тихо бормотали что-то или, может быть, напевали. Молились. Остальные преклонили колени и все время низко нагибались, касаясь лбами пола. В дальнем конце помещения было светлее. Роб, щурясь, всмотрелся сквозь дымный воздух. Вдруг дверь открылась и закрылась. Вошла одетая в белое девушка. В руках у нее был какой-то предмет, завернутый в грубую материю. Молитва зазвучала немного громче. Девушка положила ношу на алтарь. Тускло сиявший над ним образ ангела-павлина глядел сверху вниз на всех присутствующих, безмятежно и надменно, презрительно и жестоко.

Роб стал пробираться вперед, насколько это можно было сделать, не привлекая к себе внимания. Ему отчаянно хотелось увидеть, что же там лежит, завернутое в ткань. Он подходил ближе, ближе… Молитва становилась все громче, но, казалось, все мрачнее. Тон постепенно понижался. Гипнотическая мантра. Дым от светильников сгустился настолько, что из глаз Роба потекли слезы. Он потер лицо и вытянулся, чтобы лучше видеть.

В этот момент девушка сдернула покров, и пение смолкло.

На алтаре лежал череп. Но такого черепа журналист никогда еще не видал. Человеческий и в то же время нечеловеческий. Со скошенными глазницами. С высокими скулами. Он походил на череп чудовищной птицы или какой-то фантастической змеи, при этом оставаясь человеческим.

И тут Роб почувствовал, как к его гортани с силой прижалось холодное лезвие ножа.

Все кричали и размахивали руками. Нож замер, придавив гортань Роба. Кто-то накинул ему на голову мешок, и теперь журналист беспомощно моргал в темноте.

Дверь открылась. Роб почувствовал, как его выволокли в другую комнату. Голоса здесь звучали по-иному, рождая эхо послабее. Помещение определенно было меньше, он чувствовал это. Но выкрики оставались яростными, интонация была понятна, невзирая на то что все говорили по-курдски. Громко. Угрожающе.

Роба пнули сзади под коленки. Он упал на пол. Воображение тут же разыгралось: жертвы из видеофильмов, выложенных в Интернете. Оранжевые одеяния. «Аллах акбар!» Звук, с которым лезвие ножа рассекает горло, и густой пенящийся поток крови. «Аллах акбар!»

Нет! Латрелл попытался сопротивляться. Он рванулся в одну сторону, в другую, однако повсюду натыкался на руки, не позволявшие ему выпрямиться. Колпак и впрямь оказался старым мешком, от него пахло затхлостью. Сквозь ветхую тряпку Роб видел свет. Он даже различал контуры орущих людей.

Где-то открылась еще одна дверь. Голоса зазвучали громче, Роб услышал женский голос, задающий вопрос, и несколько мужских, сразу заоравших в ответ. Суматоха продолжалась. Журналист постарался дышать медленно и ритмично, чтобы успокоиться. Теперь его повалили на бок; лежа, он смутно различал езидские мантии. Мантии, сандалии и людей.

Латреллу связали руки за спиной. Грубая веревка больно врезалась в кожу. Роб невольно скривился. Потом услышал грозно рычащий мужской голос — обращались, безусловно, к нему. На арабском? Доводилось ли ему уже слышать подобные слова? Он извернулся, насколько смог, и прищурился, чтобы лучше видеть сквозь тряпку. Тут же перехватило дух: что там блеснуло? Неужели снова нож? Громадный кинжал, которым перережут горло?

Страх навалился с почти неодолимой силой. Латрелл подумал о дочери. О ее очаровательном смехе. О ее белокурых волосах, сияющих под солнцем, как само светило. О ее голубых глазах, глядящих на него снизу вверх. «Папа. Зверопарк. Папочка». А он, похоже, умрет через несколько минут и никогда больше ее не увидит. И сломает ей жизнь своей нелепой смертью. Охватила тоска. Навернулись слезы. Кинуло в жар, сердце отчаянно заколотилось. Нужно было прекратить панику. Он еще не умер. С ним пока не сделали ничего особенно плохого. Только скрутили. И пугали.

Но как только в душе Роба проснулась надежда, он вспомнил о Франце Брайтнере. Его убили. Для езидов, работавших на раскопках Гёбекли, это не составило проблемы. Ученого скинули с высоты на железный штырь, проткнули, как лягушку в лаборатории. Да-да, так оно и было. Латрелл вспомнил кровь, лившуюся из груди Франца. Кровь, впитывавшуюся в желтую пыль Гёбекли. А потом вспомнил отчаянно бившихся коз, которых резали на улицах Шанлыурфы.

Роб закричал во всю силу легких. Оставалась надежда только на Карвана. Его друга. Его друга-езида. Может быть, он услышит… От стен комнаты отлетало эхо. И вновь загремели голоса курдов. Его проклинали. Толкали и пинали. Чья-то рука стиснула журналисту шею, и он почувствовал, что задыхается. Еще кто-то вцепился в руку. Но и Роб принялся в ярости брыкаться вслепую. Он мотал головой, пытаясь скинуть с головы мешок. Если уж они решили его убить, он будет драться, он сделает все, что сможет, он не позволит им так просто…

И тут с головы сдернули колпак.

Роб открыл рот и заморгал от света. Над собой он увидел лицо. Лицо Карвана.

Но это был не тот Карван, что прежде, не тот добродушный круглолицый парнишка. Лицо нынешнего Карвана было неулыбчивым, мрачным, гневным. И властным.

Карван отдавал приказы окружавшим его старикам, резко бросая фразы по-курдски. Говорил им, что делать. И старики в мантиях совершенно явно слушались, чуть ли не кланялись ему. Один из стариков вытер Робу лицо мокрой тряпкой. Тряпка была не слишком чистая, от нее неприятно пахло. Но от влаги сразу стало легче. Еще кто-то помог Робу сесть прямо и прислониться к стене.

Карван рявкнул, отдавая очередной приказ. Судя по всему, он велел людям в мантиях убираться — они поспешно вышли один за другим. Дверь захлопнулась, и в комнате остались лишь Карван и Роб. Помещение впрямь оказалось совсем небольшим, почти без росписи на стенах, но с двумя узкими высокими окнами, пропускавшими немного света. Нечто вроде кладовой или, возможно, вестибюль храма.

Веревка немилосердно резала запястья. С Роба сняли мешок, но руки не освободили. Журналист попытался пошевелить кистями, чтобы хоть немного восстановить кровообращение. И лишь после этого посмотрел на Карвана. Молодой езид сидел, поджав ноги, на потертом, но богато вышитом ковре и глядел на пленника. Потом вздохнул.

— Я хотел помочь вам, мистер Латрелл. Мы решили, что, если позволим вам попасть сюда, вы будете удовлетворены. Но вам показалось мало. Как всегда. Всегда вам, людям Запада, мало.

Роб растерялся: о чем он говорит? Карван потер глаза пальцами. Он казался усталым. За узкими окнами Роб слышал негромкие звуки Лалеша: смех и выкрики детей, журчание фонтана.

Карван подался вперед.

— Ну что вы за люди? Почему вам обязательно нужно знать все на свете? И Брайтнер был точно таким же. Тот немец. Точно таким же.

Роб раскрыл глаза от изумления. Карван кивнул.

— Да, Брайтнер. Из Гёбекли-тепе.

Молодой езид задумчиво разглядывал узоры на ковре. Водил указательным пальцем по алым завиткам. Можно было подумать, он погрузился в медитацию, пытаясь принять важное решение. Роб выжидал. Во рту совсем пересохло, связанные руки начали неметь. В конце концов журналист все же попросил: