учитывалась. В новой статье было добавлено, что «не вменяется в вину содеянное, когда действовавшее лицо по душевному состоянию своему в то время не могло понимать свойства и значение своих деяний или не могло руководиться своим пониманием (имея его) в действовании своем» (там же, с. 455). Речь шла об ответственности перед обществом.

Психологические и психиатрические вопросы, связанные с этой областью, возбудили большой интерес у В. X. Кандинского в последние годы его жизни (Кандинский, 1890; см. также: Рохлин, 1975, глава 11). Задуманный им большой труд он сам охарактеризовал так: «Мой труд, имея заглавием „О свободе воли (медико-философское исследование)“, распадается на три части. Первая часть: „учение о свободе действования“, по свойству предмета носит характер исследования философско-психологического; вторая часть: „учение об ответственности“, трактует о вопросах, относящихся к области индивидуальной и общественной этики; третья часть: „учение о вменении и о состояниях невменяемости“, применяет принципы, добытые предыдущими исследованиями к практике судебной, имеет главным содержанием своим чисто практические вопросы судебной психопатологии» (Кандинский, 1890, с. 1).

Первый раздел выражал отношение автора к проблеме детерминизма психики и поведения человека, волновавшей в то время общественную мысль, второй и третий включали социально-психологическую трактовку названных вопросов. Опубликованная в монографии третья часть труда содержала мнение этого крупного психиатра по вопросу о невменяемости, т. е. правового положения душевнобольных. Именно Кандинский настаивал на необходимости психологического критерия. По его мнению, психиатры, занимающиеся судебно-психиатрической экспертизой, должны быть сведущими в социологических, социально-психологических, психологических и юридических вопросах. «Иначе, — писал Кандинский, — психиатры смогут быть на суде только свидетелями, а не экспертами.». «Свидетель сообщает лишь факты, свидетель — врач, значит, может (потому что и должен) ограничиться медицинскими фактами. Эксперт же — умозаключает и цель его умозаключений должна привести судью к правильному применению закона в данном случае.» (там же, с. 9).

Кандинский полагал, что психиатр-эксперт в своей деятельности отличается от психиатра-клинициста, поскольку, диагностируя душевное заболевание, он выносит суждение, определяющее социально-психологическую характеристику больного и в отношении его деяния, его ответственности за эти деяния перед обществом. При обсуждении указанной статьи Уложения о наказаниях на заседании Петербургского общества психиатров В. X. Кандинский и поддерживавший его О. А. Чечот, отстаивая эту социально-психологическую особенность судебной психиатрии, говорили: «роль психиатра-клинициста существенно отличается от роли психиатра-эксперта, так как и между душевнобольными могут встретиться люди, вменяемость которых не может подлежать сомнению» (Протоколы., 1884, с. 22).

Кандинский защищал взгляд, согласно которому у психически больных могут сосуществовать патологические и здоровые элементы психики, находясь в сложной связи и взаимодействии, поэтому-то и необходимо дополнение медицинского критерия психологическим. Важно определение степени осознанности поведения и способности его регулирования. В экспертизах, проводимых Кандинским, всегда сочетался психологический, преимущественно личностный и социально-психологический, анализ с психиатрическим диагнозом.

Другие психиатры находили, что уже сам факт признания душевного заболевания человека заставляет считать его невменяемым.

Известный юрист А. Ф. Кони полагал достаточным признание психического заболевания как более широкого критерия для решения вопроса о невменяемости, чем психологический критерий, выражающийся в осознанности поведения и способности управлять им.

Одним из аргументов в защиту психологического критерия было наличие «светлых промежутков» в течение душевной болезни и необходимости различать стадии болезни — ее острые периоды и периоды полноценной глубокой ремиссии при периодическом течении. Одни психические заболевания протекают с психопатологическими проявлениями, а другие — в так называемых непсихотических формах. Психиатрия выявила психические нарушения, так называемые пограничные состояния, при которых границы между нормой и патологией настолько стерты, что могут быть применимы только психологические критерии вменяемости.

Судебно-психиатрическое значение такой дифференциации психической патологии было очень велико. Ее социально-психологический смысл заключался в том, что она выражала гуманистическую направленность русской психиатрии: психические расстройства не были основанием для выключения всех больных из жизни общества, и в то же время клинический медицинский диагноз и психологический критерий, определяя их социальную опасность, давал возможность учитывать их состояние при совершении преступлений. Судебно-медицинские заключения Кандинского, Корсакова и других психиатров содержали обычно не только психопатологический анализ, но и психологическую характеристику личности, психологическую и социально-психологическую мотивировку поведения обвиняемого.

В дискуссиях по поводу психологического критерия вменения проявилось отношение к психологии: часть психиатров и юристов отказывались считать психологический критерий столь же научным, как медицинский, полагая, что тем самым вводится метафизическое спорное понятие сознания. Так думал, например, Ф. Кони (см.: Журнал гражданского и уголовного права, 1883, кн. 6, с. 60). Об этом говорили и участники заседания Петербургского общества психиатров, посвященного вопросу о невменяемости. Они полагали достаточной естественнонаучную оценку проявлений психической деятельности.

В Московском отделении Общества психиатров позицию X. Кандинского разделял С. С. Корсаков. Как и Кандинский, он считал возможным дать материалистическое объяснение сознанию и потому не считал это понятие метафизическим; более того, таким путем реализовалось, по его мнению, представление о социальной детерминации психики. В. X. Кандинский возражал своим противникам, указывая, что не все психологические теории умозрительны и метафизичны, существует и научная психология, которая дает причинное объяснение действиям человека, в том числе и волевым действиям. «Одно дело, — заявлял Кандинский, — учение о свободе воли у спиритуалистов, и другое дело — учение об условной свободе воли у психологов. Спиритуалистическое понятие о воле исключает всеобщность действия закона причинности; у психологов же свободное действование есть не что иное, как частный случай этого закона» (Кандинский, 1890, с. 20–21). Представление Кандинского о детерминации распространяется и на социальную детерминацию.

В качестве аргумента против индетерминистической концепции свободы воли Кандинский приводил судебно-исправительную практику, основывающуюся на «принципе определяемости воли внешними факторами, на принципе детерминистическом, совершенно противоположном индетерминистическому учению спиритуалистов» (там же, с. 32). «Тот, кто хочет путем наказания исправить злую волю, уже этим самым отрицает абсолютную свободу воли и, напротив, утверждает, что внешние факторы (как, например, наказание) могут отражаться на воле определяющим, изменяющим образом.» (с. 11).

В практике своей судебно-психиатрической экспертной деятельности Кандинский показал образцы сочетания высокого уровня клиницизма, правовой, социально-психологической и психологической оценки лиц, совершивших преступление. Он учитывал связь побудительных мотивов, выбора решения и его осуществления с целеполагающим сознанием, с анализом и синтезом мышления и социально-этническими чувствами.

В экспертном заключении по делу Губаревой, обвинявшейся в покушении на убийство (там же, с. 43–124), Кандинский согласно своему взгляду дал характеристику ее постоянного психопатического состояния — изменчивость, дисгармония отдельных сторон — и острого психического расстройства, в которое она впадала по временам и которое можно определить как временное полное умопомешательство или умоисступление. Характеристика психопатического состояния Губаревой включала прежде всего черты ее взаимоотношения с людьми. Согласно судебно-психиатрической экспертизе, суд присяжных признал Губареву невменяемой в момент совершения преступления.

Тесная связь между психиатрией и психологией, которая отличала передовую русскую науку второй половины XIX в., вызвала внимание к ряду социально-психологических