У него не было на них времени! Ему нужно в кратчайшие сроки сдать экзамены и зачеты, контрольные и курсовые работы. В идеале уложиться до весны следующего 1944 года. Окружающие Василия люди были страшно далеки от того, что составляло смысл его жизни. Даже не смысл, а продвижение к смыслу. Он не мог поговорить с ними о физике жидкостей, поверхности твердого тела или реальных кристаллов. И дело даже не в отсутствии общего языка. Заговори Василий на китайском, благодаря мимике и жестам, его как-то бы поняли. Но что смыслят эти люди в математическом анализе или в теории функций комплексных перемен? Они хорошие, добрые, они ему помогают, без них он бы пропал… Только в университете, на факультете, общаясь с не уехавшим в эвакуацию учеными, он чувствовал себя в родной стихии.

— Заболтала я тебя, — сказала Пелагея Ивановна.

— Нет, что вы, — неискренне возразил Василий. — А…?

— Готов твой протез, забирай. Только…

— Знаю, знаю, научиться на нем ходить — целая наука.

— Истинно. Да я-то тебе преподнести ее не могу! Я только краем уха… Вроде стоять надо сначала учиться, потом на этих… как оглобли, палки у физкультурников… брусья? Правильно сказала? На уровне ниже талии брусья, меж ними ходить… Не помню я, Васенька, прости!

— Да что вы, Пелагея Ивановна! Я вам безумно благодарен! Не дурак, соображу.

Он был преступно самонадеян, нетерпеливо поглядывал на дверь мастерской. Почти не слушал Пелагею Ивановну, которая говорила, что протезов два — один модельный, а второй «козья ножка» — бутылкой перевернутой, как у пиратов в книжках рисуют, сыночки любили про пиратов читать. «Козья ножка» очень важный протез, он в обращении легче, и все трудовые люди, а не чтоб на балах мазурки танцевать, его очень уважают.

Когда они наконец зашли в мастерскую, Василий не стал брать «козью ножку»: с учетом книг, взятых в библиотеке, и газетных свертков с едой, которые натолкала в рюкзак Пелагея Ивановна, два протеза не поместились бы.

Пижон! Мальчишка! Бахвал! Он модельный протез, а не «козью ножку» пристроил в рюкзаке. Ступня в ботинке не помещалась, забавно торчала над завязками рюкзака, будто Василий отчекрыжил у кого-то ногу и тащит домой. Ему было радостно и весело в предвкушении новой жизни, свободного движения. Жизнь — это движение.

— Вася, сыночек, — суетилась Пелагея Ивановна, — нельзя без палки, без трости! Прости, голубчик, не отпущу без трости!

Перегородила ему дверь из мастерской. Черная, как галка, забывшая свои горести, трясущаяся.

— Пелагея Ивановна! Как я понесу трость? В зубах через всю Москву?

— Не знаю! Сзади за ремень воткнем. Только без палки, Васенька, никак нельзя! Они по росту подбираются, тоже наука. Не ведаю!

Она открыла нижний отсек пенала, где стояли трости — разной длины, с простыми загогулинами на верхушке и с манерно выточенными в виде звериных морд. Василий взял самую длинную, Гаврила Гаврилович упоминал, что такого высокого клиента у него еще не было. Следовательно, и трость должна быть самой длинной.

Провожая, Пелагея Ивановна говорила ему в спину, что теперь ее уплотнят. Одна в трехкомнатной квартире — роскошь. Как бы Васеньке к ней переехать, а там, Бог поможет, без вести пропавшая Лёна вернется. Это было самое главное, ее волновавшее, торопливо сказанное.

Переселиться выгодно из-за близости к факультету, но с учетом хождения по инстанциям (получить разрешение на перепрописку, сдачу комнаты, выписку нового ордера) — верных два потерянных месяца.

— Я вам оставил на столе бумажку, — обернулся у двери Василий. — Там мой адрес и телефон на работе. Я к вам обязательно приду, постараюсь скоро.

— Храни тебя Господь! — перекрестила его Пелагея Ивановна.

Рука ее застыла в воздухе после крестного знамения, и точно притянула Василия, он склонился. Пелагея Ивановна трижды, пасхально, его поцеловала.

На следующий день он проснулся с ощущением подарочной радости. Папа велосипед привез.

Позавтракал и надел протез. Ничего сложного. Мягкая ткань для оборачивания культи у него припасена, как и вата, которой выложил принимающий патрон протеза. Постоял, находя равновесие, попробовал шагнуть, не свалился, потому что ухватился за стол. Ерунда! На это у нас имеется трость. Логично рассуждая, трость должна стоять у калеченной ноги. Трость длинновата, локоть, опирающейся на нее руки торчит в потолок. Ерунда! Наконечник трости без резинового набалдашника. Ерунда! На улице сухо…

Гаврила Гаврилович не поверил бы, что, впервые надев протез, инвалид сделает больше десяти шагов. Ирина Владимировна Фролова сказала бы, что Василий ведет себя как гусар, желающий отправиться на бал в новенькой форме.

Он походил по комнате, вихляясь и шатаясь, испытывая непривычные ощущения в культе и боль в спине. Ерунда! Спина всегда болит, позвоночник страдает, испытывая неравномерные нагрузки. У него в рюкзаке тетрадки с курсовыми работами. Придёт сегодня на факультет, весь из себя нормальный, без костылей.

Кое-как спустился по лестнице и добрался до остановки трамвая. Не было ни Гаврилы Гавриловича, ни Ирины Владимировны, а своего ума не хватило немедленно возвращаться.

В трамвае ему уступили место, он протолкался к дверям, когда надо было выходить, спустился со ступенек. И даже сделал несколько шагов по тротуару. Потом упал. Протез отскочил. Курсовые работы шлепнулись в грязную лужу. Протез нельзя поправить, как поправляет съехавший чулок барышня — кокетливо забрала юбку и колдует с подвязкой. Чтобы заново приспособить протез, надо полностью освободить культю, то есть снять штаны… В центре Москвы…

Он мог только ползти. И полз — в кусты нераспустившейся, но набухшей соцветиями сирени. Курсовые работы собрали всю грязь луж. В последнем бою было проще. Тоже полз, под обстрелом, но снарядов, а не людских глаз, один, а не при публике. В кустах он снял брюки, приладил протез, попытался встать, упал, снова оголился и надел «пропуск в свободную жизнь». Так три раза. Потом заплакал, завыл. Хотелось расколошматить модельный протез о землю, чтобы этого не сделать, прижимал искусно-искусственную ногу к груди.

Подошли две женщины, спросили, не нужна ли ему помощь? Да, нужна, проводите, пожалуйста, до трамвая. Я готов оплатить, у меня есть три рубля или около того. Что вы, какие деньги, опирайтесь на нас.

Они не просто посадили его в трамвай, они доехали с ним до Марьиной Рощи — почти час времени. И не задавали ему вопросов, чутко поняв, что к разговорам он не расположен. Василий сидел, а женщины над ним стояли, одна из них держала его протез — как ребенка, чье личико торчит над плечом. Только это была не голова ребенка, а ступня протеза в грязном ботинке. Женщину толкали, она перекладывала протез-ребенка с плеча на плечо. Вторая женщина сражалась с его тростью, имевшей на верхушке игриво изогнутую змеиную голову. Со змеей чувство меры Гавриле Гавриловичу явно отказало. Женщины тихо спорили. О влиянии Виньона на творчество Бальмонта.