Они вышли на его остановке, и Василий повис на двух хрупких литературоведках. Его дотащили до подъезда. По лестнице, одной рукой держась за перила, он поднимался полусамостоятельно. Спина не болела, она отсутствовала, вместо нее вырос горб, в котором поселились пчелы.

У дверей квартиры его запас христорадничания кончился. Прислонившись к косяку, он забрал у женщин рюкзак, трость и протез. Поблагодарил, дождался, пока они спустятся на пролет, и ввалился в квартиру. Именно ввалился — распластался в коридоре. Пополз к своей двери под охи и ахи сбежавшихся соседок. Под обстрелом, еще раз убедился, было легче.

На передний край выступила Марьяна и запретила соседкам ему помогать. За что он был ей признателен. Как и за ее последующие действия. Он дополз до кровати, подтянулся, свалился. Марьяна поставила в угол протез и трость, вытряхнула рюкзак — раскисшие тетради в фиолетовых разводах чернил. Содержание курсовых он восстановит легко, но добыть тетради!

— Чая? — спросила Марьяна, не поворачиваясь к нему лицом. — Или водки? После водки вы большой затейник.

— Мне! Ничего! Ни от кого! Не требуется!

— Да? — повернулась Марьяна. Она смотрела с удивлением и осуждением.

Василий последнее время отмечал на ее лице эмоции, раньше видел только серое пятно.

— Даже мертвым требуется участие. И счастливы те мертвые, что нашли упокоение при участии.

— Вы монашка? Или психолог?

— Я учительница русского языка и литературы, работаю в школе. Вам пришло письмо, — Марьяна положила на стол конверт. — Пожалуй, все-таки чая принесу через несколько минут.

Только она вышла, Василий склонился и нашарил под кроватью банку, в которую справлял малую нужду. Последний час, кроме всех прочих бед, он помирал от желания отлить. Однако просить литературоведок, чтобы отвели его в кусты, или обмочиться у них на руках — это уже слишком. Учительница русского языка и литературы. Везет ему на филологинь.

Марьяна тихо постучалась и через несколько секунд вошла. Умница, воспитанная девушка!

— Вам уже легче? Возьмите костыли. Где чистая одежда? Я попросила женщин, они ушли с кухни. Вам следует помыться и переодеться.

Единственный кран с холодной водой имелся только на кухне.

— Действительно, — поднялся Василий, — грязный как черт. По-пластунски передвигался по столице. Рожденный ползать летать не может. Кто это сказал?

— Максим Горький. Он имел в виду не способ передвижения, а силу духа.

— Возьмите на подоконнике, в газету завернуты пирожки, печенье.

Спина отдохнула и уже терзала не страшно. Пчелы жалили в полсилы. С чистой рубахой и военными галифе, вторыми и последними его штанами, на плече, с мыльницей в кармане он отправился на кухню мыться.

Они пили чай, ели пирожки с поминок Гаврилы Гавриловича и молчали. Василий только что прочел письмо от Митяя из Погорелова. Марьяна не задавала вопросов, хотя было ясно, что Василий получил плохие вести. С Марьяной молчать было легко, хотя обычно Василия нервировали люди, которые не умеют сидеть с закрытым ртом и от тебя ждут пустой болтовни.

— Давайте выпьем водки? — предложил Василий.

— Конечно.

Ни он, ни она не сдвинулись с места.

— Это письмо от моего двоюродного брата, — сказал Василий. — Ему, как и мне, почти двадцать лет, — почему-то прибавил возраст Василий. — У брата три контузии, ранение в голову, комиссовали. У него посттравматическая эпилепсия.

— Печально, но не смертельно. Равно как и ваше увечье. После войны будет, наверное, много мужчин-инвалидов. Вместе с теми, кому повезет вернуться здоровыми, они будут восстанавливать заводы, писать книги, снимать фильмы, учить детей.

Василий слышал, что муж Марьяны погиб в первые месяцы войны под Москвой.

— Как звали вашего мужа?

— Игорь.

Сказала и уставилась на него с испугом, как будто именно Василий сообщил ей страшное известие.

— Простите!

Он не умел утешать, и за что извинился, сам не понял. Глупо просить прощения за то, что тебя не убили.

— И-и-горь, — повторила Марьяна. — Сначала мне казалось, что я не буду дышать, но дышала. Что сердце мое остановится, но оно билось. Не смогу работать, но вышла на работу. И… я не могла вслух произнести его имя. Мне казалось, если я скажу… И-и-горь… то голова моя разлетится на кусочки, я погибну. Жива, голова на месте. Где там ваша водка?

Соседки их давно поженили. Женщин хлебом не корми, дай сосватать. А тут двое молодых и друг другу подходят — оба интеллигентные и примороженные. Велось даже тайное наблюдение — не шастают ли по ночам из комнаты в комнату.

Не шастали. До отъезда Марьяны в летний пионерлагерь (детей старались вывезти, чтобы матери могли трудиться по нескольку смен) они еще только один раз посидели в его комнате. Столкнулись в коридоре, Марьяна держала в руках букет. Василий едва не спросил, не от поклонника ли, вовремя заткнулся, поразившись тому, что задал бы неуместный вопрос с вдруг вспыхнувшей ревностью. Марьяна сказала, что у нее сегодня день рождения. А у Василия была бутылка коньяка, подаренная ЕЕ. Кем-кем? Начальницей, Евдокией Емельяновной, которую смущает, что все мужики пьют, а он отказывается, а без водки разве войну выдержишь. Вот и приобщает его к пьянству с помощью какого-то многозвездочного коньяка.

Разговаривать с Марьяной было так же легко, как молчать, тем более под коньячок. Она рассказывала смешные истории из своего московского детства. Ее воспитали дедушка с бабушкой, родителей не помнила, они погибли в Гражданскую войну. Дедушка хотел, чтобы она стала пианисткой, а бабушка желала видеть ее великой балериной. Они так забавно спорили, при том, что Марьяна ни к музыке, ни к танцам не имела абсолютно никаких способностей. Потом дедушку с бабушкой арестовали, ее отправили в детдом. Там она встретилась с Игорем и больше не расставалась, вместе поступили в педагогический институт, вместе работали в школе, он математику преподавал.

Василий коротко сказал, что его отца тоже арестовали и расстреляли, он был председателем большого сибирского колхоза.

Неожиданно для себя поделился своей мечтой — участвовать в создании атомной бомбы. Рассказал, что собой представляет это оружие.

Впервые за вечер с Марьяны слетело благодушие.

Она ужаснулась:

— Снаряд, который уничтожит город? Тысячи людей?

— Ты не понимаешь! Это оружие сдерживания войны! Представь город, окруженный высокими стенами. За стенами живут варвары, которые постоянно хотят разграбить город. Но варвары вооружены мечами, копьями, секирами. Они не суются в город, потому что в бойницах торчат дула пулеметов. Сунутся — пулеметный огонь их уложит, косой скосит.

— Я понимаю… СССР — единственная страна социализма, строящая коммунизм. Вокруг враги. У нас свобода, а у них капиталисты угнетают рабочих. Но… Вася! Это же страшно! Если в первом действии пьесы на стене висит ружье, в последнем акте оно должно выстрелить.