И о чем я думал, сам поутру понять не мог.

Луиза суетилась, то разминая Арнольду спину, то массируяАнтуану ноги. Похоже, идея служения овладела ею в полной мере. Ох… дурное этодело – лепить свою судьбу с чужой. А Луиза явно старалась поступать как Сестра.Быть каждому доброй матерью и заботливой сестрой…

Не так все это должно быть. Не так!

Две тысячи лет назад что-то не сложилось. И нельзя намсейчас ступать в отпечатки чужих шагов. Иначе – воцарится Маркус на престоле,издаст новые законы – мудрые и справедливые, подарит Слово – всем и каждому…вот только добра на земле больше не станет.

Но вслух я этого не сказал. Попрыгал, мышцы разминая,получил от Комарова кусок лепешки с круто перченым сыром и копченым мясом,запил скромный завтрак водой из озерца. Проводник наш, увидев порушенныйкаменный ледок, изменился лицом. Обвел всех страдающим взглядом, но ругаться нестал.

Чего уж теперь, поздно ругаться.

Через полчаса, сделав все утренние дела, мы вновьотправились в путь. В том же порядке, разве что Луиза теперь шла с Арнольдом, аХелен с Антуаном.

– Ильмар, знаете, я привыкаю, – сказал вполголоса Петер. –Как-то забылось, что над нами камень!

И тут же сдавленно охнул, ударившись головой о низкий свод.

– А ты не забывай, – посоветовал я. – Бояться – не бойся, азабывать не стоит.

– Угу… – потирая лоб, пробормотал Петер. – О… больно-то как…

– Достань железную да приложи, – посоветовал я. За головунашего гениального толмача я не переживал, наоборот, повнимательнее теперьбудет. Меня больше интересовал коридор, по которому мы шли.

Это снова была штольня, пробитая человеческими руками. Исчезликаменные сосульки, исчезли неровные стены и причудливые своды. Вот следы откирки, вот дырки от клиньев, которые поливали водой и щепили камень. Вотоставлена каменная колонна, подпирать свод. Значит, старая каменоломня тех лет,когда без пороха и динамита обходились…

– Фарид! – крикнул я. – Это куда мы вышли?

Не похоже было, что руссиец ходил здесь раньше, но вот покаким подземным местам пролегает дорога, явно был наслышан.

– Каменоломни! – бодро выкрикнул Комаров. – Мы на полпути кгранице, господа! Здесь довольно легкий участок, десять километров пройти – какпо бульвару продефилировать.

– А на рудокопов не наткнемся?

– Давным-давно все заброшено, – ответил Комаров. – Когда-тотут были железные жилы, вот и добывали руду. Потом камень, когда Аквиникумактивно строился. А сейчас… даже на поверхности вход закрыт.

Все и впрямь шли бодрее. Бульвар не бульвар, но здесь икаменный пол был ровнее, и ход не столь извилист, как в природных катакомбах.Я-то уже давно в ритм втянулся, это как в строю по дороге маршировать – глазасмотрят, ноги ступают, а голова свободна. Хочешь – песню сочиняй, хочешь –размышлениям об окружающих красотах предавайся.

Только как в строю почему-то не о пейзажах думается, а оработающих на окрестных полях селянках, так и сейчас. Смотрел я в спину Хелен иразмышлял о самом что ни на есть фривольном и легковесном.

Не пойму я ее. Значит для нее что-то вор Ильмар или жепустое место, один из случайных любовников. Вот и при встрече главная ее мысльбыла об одном: предатель я или нет.

Наверное, ничего я не значу.

Хотя, с другой стороны, а чего ж тут обижаться? Я тожесердечными муками не терзался. Переживал, вспоминал, но спокойно, обыденно.

Трудное это дело – любить. Хоть человека – грубой плотскойлюбовью, хоть страну свою – преданным сыновним почтением, хоть Господа – всемсердцем и душой.

Любил я когда-то женщину, сопляком безбородым был, а любилсамозабвенно… Ушла та любовь. Одни подруги по городам остались.

Любил я когда-то Державу. Молодой, сильный, глупый… Где талюбовь? Бегу от Стражи, поперек воли Дома иду.

Любил я Искупителя с Сестрой. Вор, тать, но любил, как мог.Вот только уже и зарекаться наперед боязно. Не я ли из Урбиса убежал, пренебрегнаказанием?

А самое странное, что чем выше любовь, тем легче ее предают.Господа любят, но ради страны – монастыри разоряют, все заповеди нарушают!Державу любят, но ради любимой и страну предадут, и в чужую веру уйдут! Будтосмеется любовь над всеми законами. Чем она чище и светлее, тем труднее ейследовать.

Только Искупителю было доступно всех любить одинаково. Да ито… не ради Сестры ли он силу свою проявил?

Может, и впрямь человеку надо лишь тех любить, кто рядом сним? А уж из этого пойдет и любовь к стране, и любовь к Богу. Не вмещается вчеловеческой душе любовь подлинная, всеобъемлющая. Не наш это удел…

– Ильмар, о чем ты задумался?

Я глянул на Петера. И ответил серьезно:

– О любви. Скажи, ты ведь любишь Илону?

– Да.

– Но ты оставил ее и пошел с нами. С преступниками.

– Я обязан Жерару, – помолчав, отозвался Петер. – Я… не хочужить с долгом в душе. Илона понимает.

– Значит, просто долг? А если станет выбор, кем пожертвовать– Жераром или Илоной?

– Зачем тебе это? – неожиданно жестко сказал Петер.

– Понять хочу. Не тебя, ты человек хороший. Вообще понять.

– Я готов отдать жизнь за его преосвященство, – сказал Петер.– И за Илону – тоже готов.

– А если выбор станет, за кого отдавать?

Идущий впереди Жерар с любопытством оглянулся. Оглянулся иЛуи, даже оскалился в добродушной ухмылке. Верна моя догадка, он, как и Петер,был когда-то Жераром к жизни возвращен…

– За Илону, – сказал Петер. – Простите, ваше преосвященство.

– Не за что прощения просить, это в природе человеческой, изначит, угодно Господу, – отозвался Жерар. – У вас диспут о морали?

– Любить прежде всего надо Господа, – встряла Луиза. – А ужиз этой любви проистечет все остальное…

И в этот миг все вокруг затопил низкий гул. Звука никакогоне было, лишь наши шаги, голоса да шумное дыхание. Гул шел из камня, тряскойотдаваясь в ногах.

– Землетрясение! – взвизгнул Петер. Все его страхи разоможили, он рванулся, не глядя куда, я едва успел ухватить его за воротник ивстряхнуть.

Все остальные застыли, оцепенев. С потолка с шуршаниемсыпались песчинки и мелкие камешки. Не сильно так сыпались, бежать пока нетребовалось.

Да и куда бежать, если нас под землей застигла подземнаядрожь?