— Я — мирный человек, — сказал Джон. — Я пытался заняться сельским хозяйством на своей земле у дома, на берегу реки. Я голодал и обжег руку. Я хотел найти друга и попросить о помощи. Я — мирный человек. Я ищу индейскую девушку, индейскую женщину. Сакаханну.

Ни одна из женщин не среагировала на имя.

— Я хочу сделать ее своей женой, — сказал Джон, решительно и безрассудно. — Если она согласится. Я вернулся в Виргинию…

Он замолчал. Ему в голову пришло, что они в своем невежестве могут и не знать, как называется их страна.

— Я вернулся сюда из своего дома, чтобы быть с ней.

— Сакаханна замужем за моим братом, — четко произнесла женщина со стрелой на тетиве. — Он был с ней, когда она принесла тебе дары еды. Мы не знали, что ты съешь сразу все — как свинья желуди. Мы не хотели, чтобы ты заболел.

Джон ощутил, как от смущения горит кожа на лице.

— Это было глупо, — сказал он. — Я был очень голоден.

Мысль о том, что эти люди обсуждали его жадность, а может быть, и видели, как его рвало и как его пронесло, заставила его желать лишь одного — закрыть глаза и оказаться где-нибудь в другом месте. Пусть даже снова в своем маленьком домике, глядя в глаза смерти. Но только не здесь, перед женщиной, глядящей на него со спокойным любопытством.

— Почему Сакаханна не показалась сама? — спросил он. — Теперь, когда она замужем, я готов быть ее другом.

Он снова посмотрел на стрелу.

— Я не делал ей зла, — торопливо добавил он. — Я хотел жениться на ней еще тогда, когда она была девушкой.

Лицо женщины не смягчилось. Внезапно Джон ужаснулся — его спасли для того, чтобы потом казнить какой-то кошмарной казнью! В Джеймстауне ходили рассказы о том, как пленникам разрезали животы и у них на глазах вытаскивали оттуда внутренности.

— Я не собирался причинить ей вред, — сказал Джон. — Я не собираюсь причинить вред никому из вас.

— Твой дом стоит там, где мы охотимся, — заметила вторая женщина. — Ты распугал дичь, и олени теперь прокладывают в лесу другие тропы, чтобы уйти подальше от твоего выжженного поля и твоего запаха.

— Сожалею, — снова проговорил Джон.

Он вспомнил карту у губернатора, с огромными лесными массивами, не отмеченными никакими названиями.

— Я думал, лес пустой.

Они посмотрели на него, как будто не поняли, что он сказал.

— Пустой?

— Пустой, без людей, — поправился Джон. — Я знал, что там есть животные. Но я не думал, что это ваша земля.

— Животные не владеют землей, — сказала женщина со стрелой, направленной на его тело.

Она говорила медленно, как будто старалась постичь некую чуждую логику.

— Нет, — согласился Джон.

— Но ты знал, что они там есть, что они проходят по лесу.

— Да.

— Мы тоже проходим по лесу, мы идем за ними, когда охотимся на них. Мы расчищаем землю, когда выращиваем себе еду. Как может земля быть пустой?

Джон попытался сглотнуть слюну, но горло было сухим. В голове сильно стучало.

— Так думаем мы, белые люди, — беспомощно сказал он.

Женщина с луком наклонилась, стрела все еще была нацелена ему в живот.

— Вы, белые люди, сказали, что пришли сюда ненадолго, только поискать драгоценные металлы, а потом уйдете, — заметила она. — А теперь вы говорите нам, что земля пустая, и строите дома на звериных тропах, и валите деревья в лесу, и не даете им снова вырасти.

— Простите, — сказал Джон. — Мы не знали, что вы живете здесь. Если вы поможете мне добраться до Джеймстауна, я скажу губернатору…

Он умолк. Внезапно она отвела от него стрелу, как будто потеряла всякий интерес к этому разговору.

— Мы решим, что с тобой делать, когда мужчины вернутся домой, — отрывисто проговорила она. — Пока что оставайся здесь.

Джон раскинул руки, стараясь продемонстрировать послушание и безвредность.

— Ребенок принесет тебе поесть, — сказала другая женщина. — Здесь не гадить. За этим иди в лес.

Джон почувствовал, что щеки его заалели, и проклял себя за то, что он такой идиот, что стесняется диареи, когда ему вполне может грозить потеря кишок.

— Конечно, не буду, — сказал он, цепляясь за чувство собственного достоинства.

Женщина посмотрела на него.

— Мы все тебя видели, — сказала она. — Но мы — чистые люди. Мы — Народ. Повхатаны. Пока ты с нами, гадить будешь в лесу и потом прикрывать за собой.

— Да, — сказал Джон. — Я хочу пить.

— Ребенок принесет тебе поесть и попить, — сказала другая женщина и опустила стрелу в колчан на боку. — Только не объедайся.

— А Сакаханна? Она здесь?

Джон постарался задать вопрос спокойным, нейтральным голосом, но в голове снова, как молотком, застучало, едва он подумал о ней.

Они безразлично посмотрели на него, потом повернулись и вышли.

Ребенок принес горшок, наполненный ледяной водой. Джон осторожно отпил из него. Горшок был угольно-черный, гладкий, как мраморный. Джон не мог сообразить, как горшок был сделан. Он был элегантен, как погребальная урна из королевской коллекции.

Джон ждал.

Ребенок — Джон даже не мог сказать, был ли это мальчик или девочка — одетый только в фартучек из оленьей шкуры, а в остальном совершенно нагой, сидел на корточках на пороге хижины и смотрел на него серьезными темными глазами. Джон попытался улыбнуться. Лицо ребенка осталось спокойным. Джон прислонился к стене хижины и стал ждать дальше.

Сквозь небольшой квадрат дверного проема он видел, как удлиняются тени, потом услышал пение, доносившееся издалека. По молчаливой настороженности ребенка он догадался, что тот услышал эти звуки за несколько минут до него. Джон посмотрел на ребенка и поднял брови, как бы спрашивая, что происходит. Ребенок остался торжественно серьезным, как настоящий воин, и, как могущественный воин, только покачал головой.

Джон снова откинулся назад.

Пение зазвучало ближе. Джон вслушался внимательнее. Он был уверен, абсолютно убежден, что расслышал голос Сакаханны. Разум говорил ему, что это невозможно, что он слышал, как она говорит, всего раз или два и что, конечно же, он не мог распознать ее голос среди многих других. Но он все равно ощутил, как забилось сердце, все равно наклонился вперед, и даже уши заболели от усилия расслышать ее яснее.

— Сакаханна? — прошептал он.

Ребенок, узнав имя, кивнул, потом простым грациозным жестом указал на дверь, она стояла там, в раме золотистого вечернего света, она была выше, чем он помнил, лицо стало немного серьезнее, волосы теперь росли у нее по обеим сторонам головы, но по-прежнему были заплетены в косички справа. Она была одета в чулки из оленьей шкуры и коротенькое платьице из того же материала. Ее руки и щеки были украшены красными спиралями.