Все произошло так, как я и думал, но только еще хуже. В середине короткой, но по-южному черной ночи все сорок лодок с двумя сотнями генуэзцев, подплывших к мирно спавшим турецким судам, были намертво зажаты в смертельное кольцо. Только благодаря греческому огню шестьдесят товарищей по оружию мессира Джанни на двадцати лодках сумели добраться до берега живыми.

Джустиниани сидел черный, понимая, что виновен в гибели своих воинов, и Влад предложил ему вернуться в Геную, поскольку его договор с императором выглядит даже не смешно. Генуэзец ответил, что уже вся Европа знает, что из всего христианского мира защищать Константинополь прибыли только три тысячи генуэзцев и их уход перед решающим штурмом будет расценен как трусость. Я сказал, что все, в общем-то, знают, что у генуэзцев с Византией заключен выгодный торговый договор, поэтому их защита христианских ценностей в этой истории очень перемешана с золотым блеском. Джустиниани спокойно ответил, что через триста лет о золоте забудут, а его имя войдет в историю как героическое. Влад согласился с этим, но заметил, что императорский дворец провонял предательством, как самая грязная корчма прокисшим кьянти, и мы можем погибнуть просто так, из-за константинопольских придворных ворюг и доносчиков, не выполнив своей исторической миссии. И Влад, и Джанни были правы оба, и я успокоил их, сказав, что до развязки этой византийской трагедии остаются считанные дни и выход в Черное море всегда перед нами.

Османы устроили у Золотого Рога плацдарм и атаковали Константинополь с моря и суши. Его небольшой гарнизон разделился на две части, и стало ясно, что началась агония Византийской империи.

Корабли Мехмеда потопили каменными ядрами так и не двинувшийся с места оставшийся непроданным военно-морской флот Византии, и турки построили через Золотой Рог понтонный мост, как мне сказали, с помощью сербского советника султана. По мосту день и ночь шли и шли все новые и новые войска, уже обложившие столицу Византии со всех сторон. Население города в осадные дела по-прежнему не вмешивалось, а первый министр Лука Нотара изо всех сил мешал генуэзцам удерживать столицу Византии от гибели, и это получалось у него очень неплохо. Огромная казна империи так и лежала нетронутой, а на полуразрушенных стенах оставшиеся несколько пушек стреляли по врагу простыми булыжниками.

27 мая я сказал Владу и Джанни, что генеральный штурм Константинополя назначен на послезавтра, и Мехмед сам во всеуслышание заявил, что «все, кто войдут на стены, получат тимары, а все, кто отступят, будут казнены, и даже если у них появятся крылья, то и тогда они не улетят от его неумолимой мести». По лагерю османов носилась толпа дервишей и внушала воинам желание смерти за султана, после которой они попадут в райские сады с гуриями. За победу Мехмед обещал всем двойное годовое жалованье и под барабан подтвердил, что город и его здания принадлежат ему, а пленные и их имущество – воинам:

«Вы будете богаты и счастливы! Области моего султаната многочисленны. Храброму воину, который первый взойдет на стены Константинополя, будет дана в управление лучшая и богатейшая из них, а моя признательность осыплет его почестями, превосходящими его ожидания».

Почти все ворота и стены между башней Романа и императорским дворцом были полуразрушены, и их под постоянным огнем уже не успевали восстанавливать. Мы и генуэзцы, одетые абсолютно одинаково, так что нас нельзя было признать за валахов, за ночь позади башни Романа вырыли полукругом глубокий ров и земляной вал, за которым стояла вторая линия укреплений, которые все равно было некому защищать. Генуэзцы попросили на рвы и валы новые отлитые пушки из городского арсенала, но по распоряжению первого министра они так и остались на пушечном дворе.

Вечером 28 мая Влад, Джустиниани и наши командиры договорились о совместных действиях. Мы под видом подкрепления из Европы становились на рвы и валы позади башни Романа и должны были после очень возможного успеха штурма прикрыть отход генуэзцев, забрать всех раненых и посадить их на корабли.

Я сказал Джанни, что все пушки и суда Османской Порты собраны у Константинополя и на Босфоре, поэтому он может совершенно свободно пройти по Мраморному морю через незащищенные Дарданеллы в Средиземноморье и Италию. Наша миссия по помощи генуэзцам заканчивалась у трапов их кораблей, после чего мы возвращались в Галату и отплывали в свое родное Черное море.

На встрече присутствовал секретарь императора Священной Римской империи Эней Сильвий, который попросил Влада взять его на свой корабль, на котором он хотел добраться до Вены. Влад, которому как воздух нужны были такие добрые знакомцы при австрийском дворе, с радостью согласился. Никто, даже я, не мог предположить, к чему приведет и чем закончится эта судьбоносная встреча двух будущих вершителей европейских судеб.

Мы вместе шли по вечернему Константинополю, доживавшему свой последний день, и слушали, как жители на чем свет стоит ругали своего императора, что он 6 апреля не сдал город на почетных условиях. Многие открыто говорили о том, что и в рабстве можно как-то жить, и меня, Влада и Энея передергивало от этих слов живых мертвецов. Влад спросил у секретаря императора Священной Римской империи, почему она не стала помогать обломку Византии, правда, очень богатому обломку, понимая, что от Босфора Мехмед опять пойдет за Дунай, и Эней спокойно ответил, что Европа отказалась от Константинополя только после того, как он сам отказался от себя.

Мы уже подходили к нашим «Альбам», как над Константинополем вдруг разразилась страшная майская гроза, и молнии без перерыва били по стенам города, создав вокруг него огненное кольцо. Многие жители в ужасе рванулись за стены и попадали прямо в руки османов, которые пришли в восторженное возбуждение. Эней, Влад и я почувствовали, как почва как будто уходит из-под наших ног, и молча переглянулись.

Было уже совсем поздно, штурм должен был начаться на рассвете, и мы пошли хоть немного поспать, не зная, сможем ли мы это сделать завтрашним вечером.

Через несколько часов Влад и триста наших воинов заняли свои места на второй линии обороны, имея передвижные группы по всему пути от валов до генуэзских кораблей, а я во главе двух пятерок стоял на среднем ярусе башни Романа, готовый прикрывать Джустиниани, если это понадобится вообще.

С первым лучом солнца, вырвавшегося прямо из моря, в турецком лагере разом забили сотни барабанов.

Все. Началось. 29 мая 1453 года на рассвете османские полчища без единого выстрела атаковали Константинополь по всему периметру его стен. Внутри города беспрерывно звонили все церковные колокола, продолжавшие перезвон до самого конца штурма. Защитники сбили первую волну атакующих, и двадцать восьмой штурм с начала осады продолжился с новой силой.

Вскоре вдоль стен вместо рвов появились валы из трупов убитых турок, товарищи которых лезли и лезли по лестницам к полуразрушенным башням и стенам. Пушки громили город с суши и моря, барабаны и трубы специально заглушали несущиеся от стен крики ужаса и боли умиравших янычар, защитники со стороны бухты яростно отбивались греческим огнем, оставлявшим на воде страшные черные полосы, а над обреченным Константинополем клубами поднимался серый дым.