Этим же вечером Наденьки не стало. Он похоронил ее, и вскоре окружающие стали замечать происшедшую в нем перемену. Будучи раньше жизнерадостным и веселым, много шутившим, теперь Леонид стал молчалив и задумчив, но не прекратил выполнять службу соглядатая и для всех продолжал быть ревностным ее исполнителем. Им обычно поручали наблюдать за определенным окружением, связанным и с местом работы (он был ученый, а также преподавал в университете), и с местом жительства. И вот в окружении этого яростного ревнителя закона, почему-то вопреки тому, что было раньше, совсем прекратились раскрытия. Но своими прежними заслугами он снискал полнейшее доверие. Нелюди были довольны и считали, что благодаря ему в его окружении патриоты были запуганы и даже думать забыли о чем-то нехорошем.

На самом же деле сопротивление только немного затихло. Наверное, мечта о свободе заложена в человеке Создателем, но пока желание освободиться никак не соответствовало результату. И хоть уже две с половиной тысячи лет среди интеллигентов-патриотов были большие жертвы, причем, надо признать, пока бесполезные, нас это не останавливало.

Эстебан оказался хорошим рассказчиком, повествуя о событии, которому почти сто лет, у Николая создавалось впечатление, как будто тот сам участвовал в нем. Он увлеченно слушал, и ему не терпелось узнать, как дальше развернутся события.

– Ну а как обойтись без жертв, – продолжал Эстебан. – Ведь из-за малого населения все происходило на глазах соглядатаев. Куда спрячешься? Наши действия были стихийны и неорганизованны, да и выбор средств ограничен. Пытались только проводить беседы среди наименее люмпенизированных рабочих и на заводах, и по месту жительства. От жителей деревни нас полностью изолировали, а в них-то как раз и сохранилось доброе человеческое зерно и было развито чувство сострадания. В отличие от города по телевизору им никогда не показывали жестоких боевиков, а только чувственные сентиментальные сериалы.

И когда патриоты собрались на одной квартире, чтобы в очередной раз попытаться решить, как лучше действовать в настоящих сложных условиях, они с огорчением вынуждены были констатировать, что по-прежнему далеки от достижения своей благородной цели.

В разгар полемики в передней раздался звонок. Собравшиеся переглянулись, и так как не все были в сборе, нескольких товарищей недоставало, хозяин, даже не глянув в глазок, смело открыл дверь.

Но вошел Леонид Леонидыч, спокойно прошел к столу и изрек:

– Добрый день, господа заговорщики. Ну что, как успехи?

Ошеломленные люди вскочили, он обвел их взглядом. Разные чувства читались в лицах: у кого испуг, у кого обреченность, такие как бы говорили: «Ну, вот и все. Я так и знал, что этим кончится!». А у некоторых проглядывалась ненависть и желание действия, отомстить, покарать. Один даже ощупал, похоже, лежавший в кармане пистолет.

Но этот известный непримиримый соглядатай слегка издевательским, как бы сочувственным тоном спокойно сказал:

– Да, плохи наши дела, ничего не получается. – И обратился к хозяину, продолжавшему столбом стоять в прихожей: – Ричард, закрой дверь, больше там никого нет, я один пришел. – И дальше снова ко всем: – Прошу садиться, продолжайте, господа. На чем закончили-то?

Ричард закрыл дверь, все послушно сели, но продолжали оцепенело безмолвствовать.

С минуту помолчав, Леонид Леонидыч достал миниатюрный магнитофончик и, сделав секундную отмотку, спросил:

– Что молчите, забыли? Так я вам напомню. – И включил запись.

Прозвучало последнее, только что сделанное одним из присутствующих, заявление с жалобой на сложные условия и трудность действия.

Выключив магнитофон, он положил его на середину стола и, достав из кармана малюсенькую штучку в виде канцелярской кнопки, тоже кинул рядом и объяснил:

– Это принимающее подслушивающее устройство. Я снял его с вашей двери, а магнитофон был у дворника. Он является, так сказать, моим личным соглядатаем. Вот здесь записаны все ваши разговоры за последние десять лет. Я веду эти записи с тех пор, как умерла моя Наденька. Дарю вам их. Можно понять вашу растерянность и недоверие ко мне – этого нужно было ожидать. Вы вправе не верить, так как я всю жизнь вас изобличал, но с некоторых пор пересмотрел свои взгляды и теперь на вашей стороне. Мне ненавистны нелюди, горю желанием отомстить им за свою холопскую, потерянную и зря прожитую жизнь. Я пришел, чтобы объединить усилия, вместе у нас должно получиться успешнее. Принцип у вас верный – нужно поднять народ. Но нельзя действовать столь прямолинейно, необходимо придумать что-нибудь пооригинальней.

Крис молча прохаживался рядом с ними и вынужденно выслушивал эту известную историю. Несмотря на свою природную терпимость и выдержанность, ему начинало надоедать и наконец он не выдержал:

– Эстебан, достаточно литературных прелюдий. Николай, наверное, еще не знает, что ты у нас неплохой писатель и что у тебя уже вышло несколько интересных романов о настоящей любви, о глубоких чувствах, но кому их читать-то. Ну, прочитал я и еще несколько человек, ну, похвалили, но большим спросом они не пользуются, нет массового читателя. Хоть они талантливо написаны, но это скорее книги будущего. Так порадеем же о нем, этом будущем. Пойми, Николаю важен сам факт, что мамлюк, да еще и соглядатай, стал предводителем патриотов в борьбе с нелюдями. А рассказывать о его переживаниях – это пустая трата времени. Теперь ты еще час будешь объяснять, как Леонид Леонидыч убедил всех в своей искренности и что оригинального он предложил.

Извини, Эстебан, но практический человек всю эту твою, как бы помягче сказать, поэтическую историю, разъяснил бы в пять минут. Не обижайся, но позволь уж мне окончить, а то вон уже солнышко к зениту подбирается, а мы еще даже не доехали.

Итак, сначала перевожу твою поэму на прозаический язык. Короче. Жил-был соглядатай-мамлюк. Служил добросовестно, но однажды, пережив личную трагедию, понял, что жил неправильно, и перешел на нашу сторону.

Вот и все, а ты об этом уже больше часа нам долдонишь. Еще успел за это время краткий курс космонавтики провести. Извини, конечно, за нелитературный язык. Да, забыл, не все.

Теперь продолжу уже я, ты как, согласен, Эстебан?

– Давай, давай, – разрешил тот, слегка обиженный и надувшийся.

– Тогда слушайте. Дальше дед внес несколько корректив в действия патриотов. Он сказал, что было бы намного эффективней работать с группами людей, а не так, как вы делали всегда, – индивидуально с простым населением. Хоть и старались выбирать наименее люмпенизированных и более-менее сознательных, но все происходило довольно разрозненно и на виду у соглядатаев.

– Так вот, такие группы даже не требуется образовывать заново – они уже есть. Это военные училища. Надо только научиться их использовать. Вы знаете, что они созданы самими нелюдями и задуманы для подготовки собственной охраны, поэтому вне подозрений. В них при помощи разнообразных тестов и наблюдений за поведением происходит тщательный отбор. А уже в саму охрану берут самых отъявленных подонков, ни о чем не задумывающихся и самых жестоких – из таких получаются самые верные прислужники. Отсеявшиеся определяются в полицию, а некоторые переводятся даже в рабочие. Не прошедших в охрану бывает много, их часто перебрасывают из одного училища в другое. Если иметь там своих людей, можно использовать эту перетасовку в своих целях.