Повстанцы во Второй Сицилийской войне (104–100 гг. до н. э.) выбрали себе царем некоего Сальвия, известного умением играть на флейте экстатическую музыку на религиозных женских праздниках, а также пророчествами. Он принял тронное имя Трифон, напоминавшее имя киликийского авантюриста, что притязал на престол Сирии около 140 г. до н. э.; это, безусловно, импонировало многим киликийцам среди рабов острова. Другой вождь этого восстания, Афинион, славился как астролог.

Мы также можем разглядеть за восстаниями рабов фигуру Диониса. Будучи божеством вина и театра, Дионис вдобавок считался богом освобождения. Римляне относились к нему с подозрением. В 186 г. до н. э. римский сенат заявил, что бродящие по всей Италии дионисийские труппы готовят заговор. Развернулась «охота на ведьм», сенат запретил римлянам отправлять культ Диониса, отныне это дозволялось только женщинам, иноземцам и рабам. Словом, Диониса оставили «униженным и оскорбленным» Италии, и они приняли его всем сердцем. В 185–184 гг. восстали рабы-пастухи Апулии, на «пятке» итальянского «сапога», и источники намекают, что они называли своим покровителем Диониса. Оба сицилийских восстания рабов обращали мольбы к Дионису[355]. Митридат VI Евпатор Понтийский, возмутившийся против Рима в 88–63 гг. до н. э., именовал себя «новым Дионисом» и чеканил монеты, на одной стороне которых были лик божества и виноградная лоза, а на другой – колпак освобожденного раба.

Восстание Спартака объединило образ Диониса, пророчества и ореол «звезды сцены». Будучи гладиатором, Спартак добился немалой известности. Он был человеком «огромной силы и крепости духа», и это, пожалуй, не просто шаблонное описание: гладиаторов подбирали по росту и силе, а Спартак был мурмиллоном, то есть «тяжеловесом»[356]. Еще он был фракийцем, а те славились статью и мощью.

Кроме того, о фракийцах ходила слава истинно религиозного народа, и в этом отношении Спартак тоже был настоящим фракийцем. У него имелась фракийская «женщина» (жена или подруга), которая впадала в транс, якобы вдохновленный Дионисом[357]. Божество многих ипостасей, Дионис в одном из своих многочисленных проявлений считался богом Фракии. Без сомнения, это добавляло доверия к пророчествам, которые изрекала женщина Спартака. Когда Спартака впервые продали как раба и он уснул, змея обернулась вокруг его головы; во всяком случае, так рассказывали. Поскольку змеи обычно не ведут себя подобным образом, это был либо сон, либо чудо. В любом случае, фракийская женщина объявила это «знаком великой и страшной силы» и предсказала, что Спартака ждет славная (или, по некоторым текстам, бесславная) судьба[358]. Возможно, отзвуком пророчеств фракийской женщины полнятся слова позднего римского поэта о том, что Спартак «прошел по всей Италии огнем и мечом, как почитатель Диониса»[359].

От Хиоса до Сицилии и Италии личная харизма вождей вдохновляла повстанцев. И вдохновение требовалось им на самом деле, потому что античные восстания рабов неизменно воплощали торжество надежды над реализмом. Противник имел в своем распоряжении все ресурсы государства, и у восставших было мало шансов на успех в долгосрочной перспективе. Используя внезапность и нетрадиционную тактику, они добивались краткосрочных побед, причем иногда весьма значимых. Так, Спартак и его люди, например, спустились с горы Везувий по веревкам, сплетенным из дикого винограда, а затем напали на плохо охранявшийся римский военный лагерь.

Успеху способствовало и продвижение по территории, населенной «мягкими целями» – то есть мирными гражданами.

Месть являлась мощным побудительным мотивом, оборачивалась сексуальным насилием, пытками, нанесением увечий, убийствами (прежде всего хозяев, которые жестоко обращались с рабами). Жадность тоже не стоит сбрасывать со счетов, что доказывают широко распространенные грабежи и уничтожение имущества.

Повстанцам обычно не хватало оружия, продовольствия и других ресурсов. Вождь сицилийцев Эвн, к примеру, вооружил своих людей крестьянскими инструментами, то есть топорами и серпами; сторонники Спартака начали восстание с кухонными ножами и другой утварью. Обе группы использовали самодельное снаряжение вроде щитов из виноградной лозы и закаленных в очаге копий; позже они раздобыли настоящее оружие – грабили римских пленников и снимали мечи с трупов. Они также переплавили свои цепи и ковали из них оружие и доспехи. А Спартак еще покупал железо и бронзу (проза жизни).

Хотя очень многие рабы имели военное прошлое, поскольку в свое время оказались в плену на войне, повстанческим отрядам не хватало сплоченности, которая достигается совместным обучением. Языковая и этническая неоднородность затрудняла общение, не говоря уже о солидарности. Кроме того, лагерь приходилось разбивать на враждебной территории, без стен и городской базы.

Поскольку противник обычно собирал хорошо вооруженных и подготовленных воинов, привычных сражаться вместе и не избегающих столкновений, эти люди представляли собой силу, которую повстанцы вряд ли могли одолеть в «регулярном» бою. Точнее, они не могли надеяться на победу в долгосрочной перспективе. Да, поначалу восставшие брали верх, когда превосходили римлян числом и бились с легионерами-новобранцами. На Сицилии, например, два легиона наместника были, скорее, полицейскими, нежели военными отрядами. Понадобились подкрепления с материка, во главе с консулом, чтобы разбить мятежников. В Италии Спартак и его люди тоже вначале сражались с новобранцами. Они даже смогли разгромить консульские армии. Это, безусловно, свидетельство тактического мастерства Спартака, но также и доказательство отсутствия в Италии в ту пору ветеранов, которые воевали за рубежами – в Испании, на Балканах и в Анатолии.

Посему лучшей тактикой для повстанцев, как правило, являлись набеги. Партизанские методы и нетрадиционные тактики были присущи всем восстаниям рабов. И это часто сбивало с толка хозяев (плюс ситуация усугублялась политическими затруднениями и экономическим парадоксом). Тяжело вооруженная пехота с трудом справлялась с налетами повстанцев, потому что предназначалась совсем для другого. Вдобавок мятежники отлично знали местный ландшафт, прежде всего холмы и горы, обычные укрытия восставших рабов.

Для хозяев необходимость переоснащать войска для борьбы с повстанцами была досадной, само переоснащение требовало времени, а кроме того, нередко хозяева не испытывали ни малейшего желания что-либо предпринимать. В подавлении восстания рабов немного славы, и еще меньше чести и доблести в боях с «недостойной» тактикой. Рабские войны, говорил один римлянин, «не заслуживали зваться войнами»[360]. Идеальным решением считалось заставить большую часть мятежников сдаться, предпочтительно – после убийства их вождей, дабы искоренить зерна новых бунтов. И потому хозяева обычно окружали и осаждали лагеря и укрепления повстанцев. В Первой Сицилийской войне, например, римский консул Публий Рупилий в 132 г. до н. э. успешно взял измором два главных оплота мятежников – Тавромений и Энну.