Чтобы скрыть замешательство, Торгрим шлепнул пони тяжелой рукой и поскакал вперед, и не видел уже ни злорадной Бингхамовой ухмылки во все полторы дюжины уцелевших зубов, ни длинного плевка, безошибочно поразившего кузнечный колодец.

День клонился к закату, и впереди лежал вольный город Прузен.

К воротам Прузена странники прибыли весьма вовремя — ленивые городские стражи как раз собирались закатывать тяжеленные дубовые створки ворот. Бинго, всю дорогу почти деликатно пыхтевший в дварфийскую спину, немедленно извернулся в седле и заколотил Рансера каблуками под бока, да так, что сподвиг его перейти с шага на рысь и обогнать пони.

— Стой, служивые! — завопил гоблин зычно, благо шлем надевать поленился. — От своего счастья закрываетесь! Мы сейчас, мы уже тут!

Торгрим зажевал критические замечания и надвинул капеллину на глаза.

Стражи придержали ворота и позволили путешественникам к ним приблизиться.

— У нас и так полный город счастья, — сообщил один из них, кругломордый, как головка сыра. — Фестиваль художников начинается.

— Стал быть, это мы по адресу! — не потерялся Бинго. — Я известный художник Бингенуто Челлини, прибыл в аккурат дать просраться вашим местным самородкам. Это со мной, мой подручный Торгримио да полный мешок красок.

— Так плати подать и заезжай, — предложил стражник, то ли к сложному имени испытав благоговение, то ли оторопев от общей напористости гостя.

— Опять подати?!

— Да вы ж еще не платили.

— Ты слышал их, бугенваген?

— Слышал. — Торгрим скрипнул зубами. — Никакого тебе этого… Почем стоит войти?

— Серебряк с носа, да по два медяка за лошадь.

— За ослика половину?

— Можно и так, но за того татцельвурма тогда три.

— Как-как назвал моего благородного боевого лося? — набычился «художник», но дварф не мешкая вытащил кошель и отсчитал три монеты. — Ну лады, попомнишь еще, впишу тебя в картину маслом «Полицейский произвол», в аккурат вместо луны будешь. Где тут можно остановиться, не унижая своего достоинства?

— Прямо по улице будет «Бездонный кувшин», вот только в нем нумеров может и не приключиться — нынче художников много понаехало. Дальше еще пара заведений имеется, классом пониже, а также есть «Ресторацио» для гостей с толстыми кошельками.

Кривоватые, но аккуратно замощенные улочки тянулись от ворот в трех направлениях, Бинго без раздумий направил Рансера в указанную. Вздумай он раскинуть руки, смог бы скрести по стенам домов по обе стороны: застроен Прузен был плотно, можно было бы сказать, что добротно, кабы не приходилось оглядываться на дварфийскую точку зрения. Для Торгрима же все, что не на базальтовом основании, виделось однодневным походным шатром, а бревенчатые здешние домики в два, реже три этажа — вовсе насмешкой над высоким искусством архитектуры. Тьма уже спускалась на город, резные крышные коньки мешали освещению улочек естественным лунным светом, и на стенах домов тут и там начали зажигать смоляные факелы — на масляные светильники местная администрация еще не готова была расщедриться.

— Как у нас с толщиной кошелька, Торгримио?

— С толщиной хорошо, без нее плохо. — Дварф вздохнул. — Ну на кой тебе роскошь, если все равно жидкое пиво хлестать заведешься?

— Для престижу, дурачина. Мы ж не просто так, мы это… — Бинго воровато оглянулся, убеждаясь, что стражи остались у ворот и не подслушивают, — при исполнении. Спросют тебя потом твои дети, мелкие дварфята с короткими бороденками: а как, папенька, ты ездил за книгой для араканского монарха? И начнешь ты врать и юлить, прямо вопреки заветам этого своего… у которого Наковальня Душ, как его там, чтоб не рассказывать, как в городе Прузене ночевал в притоне, где тебя обобрали до нитки, а твой верный напарник, ныне гоблорд Бингхам, поймал от сговорчивой подавальщицы вовсе несусветное.

— Лучше объяснять, что в городе Прузене нет более ни одного приличного постоялого двора, потому что гоблорд Бингхам воспринял счет как личное оскорбление?

— Такая быль молодцу не в упрек. Я ж просил у усатого подорожную, чтоб все расходы на счет казны относили. На нет и суда нет, приходится крутиться, чтоб и не опозориться, и не разориться. Гляди-ка, вон кувшин нарисован!

Бинго натянул узду, придерживая коня, и мощно прокашлялся, привлекая внимание отливающего на стену человека в поношенном камзоле.

— Эй, внизу, да не иссякнет твоя струя, что внутри, свободно ли?

— Ик… не сказать, чтоб свободно, — ответствовал трудящийся рассудительно. — Нашего брата собралось — вот не знал, что столько нас в Аракане водится.

— Небось думал, один такой умный — картинки малевать, покуда остальные землю пашут да на войне сражаются?

— Ик… так и думал. — Художник завершил излияние, картинно встряхнулся всем телом, подтянул штаны и оборотился, явив худое юное лицо с тщательно ухоженной бородкой-клинышком. — Ого, каков конь! Не желаете ли заказать конный портрет или даже статую?

— Статую? — насторожился дварф. — С каким материалом работаешь? Гранит, мрамор или, может, отливка в бронзе?

— Ну, по сути, еще ни с каким не работал. — Художник печально вздохнул. — Отсутствие спонсорской помощи, дороговизна материалов, недостаток опыта… Но я учусь, лепил из глины солдатиков, вся моя деревня ими восторгается, и даже соседский барон заказал себе армию для стратегических нужд — ролеигрового моделлинга, только я не знаю, что это значит, судари мои. О, простите мое невежество, это пиво во мне вызывает хвастовство… меня зовут Филион, я, как несложно догадаться, художник.

— То-то вижу, как фигурно стену уделал, — пробурчал Бинго. — Хочешь заказ, Филион?

— Хочу, сударь! Изволите натюрморт, портрет или, может, пейзаж?

— Мне надобно на щит нанести герб и девиз. Причем к утру, ибо завтра нам спозаранку в путь, а в пути без герба тяжко приходится, всяк прицепиться норовит и обидеть сироту.

— О, геральдическая роспись! Вы делаете мне честь, сударь, и мне даже неловко, что наше знакомство началось столь… непринужденно.

— Так возьмешься или мне кого другого поискать?

— Берусь конечно же! Металл на финифть, финифть на металл, горностай и белка. — Филион закатил глаза, перебирая в уме шапочно ему известные правила гербостроения. — Да, сударь, к утру исполню, только надо будет посушить еще какое-то время. Что в поле?

— Пшеница, еще рожь иногда, а однажды слыхал, что береза стояла. — Бинго озадаченно оглянулся на Торгрима за поддержкой, но дварф, коварно ухмыляясь, развернул пони и поехал прочь. — Ты чего мне втираешь, рисователь? При чем тут поле?

— Я хотел спросить, сударь, что должно быть изображено на гербе.

— Э-э-э… Торгрим?..

— Сам, сам. — Торгрим махнул ладонью. — Я покуда прокачусь дальше по улице, посмотрю, где бы нам самим остановиться. Никуда не девайся с этого самого места! Или, по крайней мере, следы оставляй.