— Умба зух Шао-Кан бакомба пугель чиф-батыр! — выводил могучий баритон так старательно, словно бы какое контролирующее лезвие грозило при малейшей погрешности в исполнении перекроить его в фальцет. — Махай шамбла кагирим, эхолот удум!

— Хабалах, хабалах, трампампам качуча! — поддерживал его слитный и хорошо спетый, хотя и не слишком мощный хор.

Они вообще-то пели уже какое-то время и закругляться особо не собирались[7], но в голову Бингхама такое количество незнакомых слов лезть не пожелало, так что слушать он перестал — тем более что пели совсем недалеко, чем гадать, проще пойти и посмотреть.

— Без выкрутасов мне! — предупредил Бинго лошадь, накрутил для верности ее узду на кулак и, как был тяжело пыхтящ и сиреневолиц, ломанулся через заросли на распевку. Мелькнула было мысль подобрать корягу поувесистее, благо палицу, как всегда, забыл, но тут же и прошла — личности достаточно творческие, чтобы петь в лесу, в сознании Бингхама не вписывались в образ потенциально опасных.

И надо ж было так тому совпасть, что на полянку с песнопевцами Бинго выступил в аккурат под финальную строфу гимна (сулящую Шао-Кану — кто бы знал! — суровую административную ответственность за неисполнение высказанных требований). Солист, плотный громоздкий мужчина в балахоне с капюшоном, надвинутым на лицо, к нему случился спиной, а вот дюжина разномастных человеков с капюшонами откинутыми, расположившихся по кругу, на посетителя обратили внимание сразу же. Были тут в основном старички и старушки, которым зловещести не могли придать даже застиранные черные рясы, пара прыщавых юнцов да единственная девица призывного возраста посреди круга — на ней одной вместо балахона было одеяние белое, такое же долгополое, да еще украшения… ах нет — это не украшения, это реальные веревочные путы на руках, сообразил Бинго. Девица была отменно страшна — угреватое бугристое лицо, медвежья фигура — и к тому же отрешена от мира, как бревно.

В наступившей тишине благообразный седой старец шаткой походкой, не отрывая глаз от Бингхама, придвинулся к капюшонному мужику и что-то шепнул ему на ухо. Мужик вздрогнул и поворотился, а увидав Бинго, икнул так, что аж подпрыгнул. Бинго, не сдержавшись, икнул встречно. Получилось, что вроде как поздоровались.

— Это ты? — дрогнувшим гласом вопросил предводитель культистов.

— Ясный пень, — ответил Бинго честно. — А ты кто таков?

— Твой преданный слуга, — объяснился солист дрогнувшим голосом.

— Это хорошо, — признал Бинго одобрительно. — Преданные слуги — это мне нравится. Остальные с тобой?

— Со мной, о Великий.

— И это все? Или еще есть?

— Великий! Мы подвергались гонениям!

— Бла-бла-бла, началось. — Бинго оттопырил губу и издал презрительный трескучий звук. — Можно подумать, я на курортах прохлаждался.

— Мы звали тебя год за годом!

— Ну, вы б громче орали. Ты хоть представляешь, из какой я дали приперся?

— Но мы не теряли надежды! Как завещано, каждый год мы собираемся и проводим ритуал, только вот… — культист замялся, — на общем собрании лет тридцать тому постановили проводить службу днем взамен лунной ночи.

— Это еще почему? — Бинго непонимающе нахмурился. — Совсем традиции не цените?

— Ценим, о Великий! Но ночью в лесу очень уж боязно… разбойники, воры, а то еще всякие эти… сектанты!

— А, ну это да. Зря нарываться никому не в радость. Но вот я и пришел!

— Да, вот ты и пришел! — Культист замялся. Похоже, этот момент в его культе не был жестко регламентирован — а может, он просто не вызубрил нужный параграф устава за безнадежностью. — И теперь все будет хорошо! Да?..

Настала очередь гоблина замяться.

— Ну, даже не знаю. Это ж я пришел, а не какой-нибудь там этот. От меня хорошо редко случается.

— Ну, нам будет хорошо, — поправился культист технично. — Мы же за тебя, а остальным ты сейчас же устроишь… всякое!

— За мной не заржавеет.

— Вот и отлично! Не мог бы ты начать с мельника Пархома?

Престарелые культисты оживились и зашебуршались, даже строй сломали и мелкими шажками начали приближаться к долгожданному благодетелю. Бинго, со своей стороны, начал смекать, что что-то тут не так, но что — с ходу не сообразил. То есть, конечно, сразу подумал, что его приняли не за того, но логично рассудил, что на вопрос «это ты?» даже он не мог ответить неправильно.

— Поставим мельника в очередь, — дипломатично предложил гоблин и, дабы не упускать инициативу, указал на девицу в путах: — Почему не по форме одета?

— Так это ж для тебя. — Предводитель нервно оглянулся на нарушительницу. — В полном соответствии с заветами, да… девственница для ритуальных нужд.

— Пострашнее не нашли?

— Помилуй! Девственницу в таких-то летах? Мы ж не педофилы поганые!

— Тоже верно. Ладно, давай ее сюды.

Прыщавые юнцы нервно вскинулись, да и сам старший, сколь можно было судить по выражению его капюшона, нахмурился.

— А как же это… ритуальные нужды?

— Так я ж уже пришел!

— Ну, ты-то пришел, но она ж не тебе… а для тебя! В твою, то есть, честь! Как глава общества я прямо-таки обязан это… сам!

— Хорошо устроился. — Бинго сурово свел брови. — Тебе девственница, а мне мельник Пархом? Он хоть это… симпатичный?

— Хромоног и сквернословит без устали, а еще цены на мукомольные работы сбивает.

— И не забудь, батюшка, старую дуру Ульпию! — визгливо вступила крайняя слева бабка.

— Не боись, Ульпия, не забуду.

— Тьфу ты! Да не я Ульпия! Ульпия через дом от меня живет, и кажинный раз, как меня видит или каво из внуков моих, так плюется и говорит, что мы сквернавцы, а сама молится таким идолам, что как еще лоб не разбила!

— А мне б, командир, хоть на старости лет побыть деревенским головой! — не отстал и старикан с козлиной бородкой. — Уж я научу этих халупников истинной вере!