Георг шел к ней, и Яна вдруг посмотрела прямо на него и сразу узнала, как будто почувствовала его приближение. Однако она не двинулась с места — так и осталась стоять, ожидая, пока Хойкен подойдет, и от ее улыбки ему стало еще тревожнее. Он протянул ей руку. «Меня зовут Хойкен», — пронеслось у него в голове, потому что ему показалось, что он на вечеринке и должен представиться.

— Добрый вечер, — услышал он голос девушки. Она сказала это совершенно непринужденно, без тени смущения и, протянув программку, принялась что-то объяснять.

Он плохо слушал, потому что был слишком занят ее внешностью. На ней было платье без рукавов, которое облегало ее фигуру, оставляя спину открытой. Когда она направилась в концертный зал, Хойкен шел сзади, ослепленный этим зрелищем. В то же время все выглядело так, словно она не собиралась произвести своим нарядом впечатление. Это платье было не очень нарядным, нет, overdressed, как сказал бы Петер Файль.

Сейчас он должен был справиться со своим возбуждением и вести себя как можно естественнее. Наверное, было бы неплохо выпить бокал шампанского. Тогда они не стояли бы такие растерянные, обсуждая тему музыки в стиле барокко. Хойкен незаметно огляделся. Возле маленькой стойки с напитками не было ни одного человека. «Типично для немцев, — подумал Георг. — Все ждут антракта, чтобы выпить, потому что так принято, пьют в антракте и ни в коем случае не перед концертом». Следует ли ему и дальше обращаться к ней на «вы» или отважиться перейти на «ты»?

— Давайте перед началом что-нибудь выпьем, — сказал Хойкен, и его голос показался ему просто ужасным. Он взял девушку за локоть и повел к маленькому прилавку, у которого стояла усердно поработавшая над своей внешностью девица. Без конца повторяя свое «пожалуйста», она дрожащей рукой наполнила шампанским маленькие бокалы. Делая заказ, Георг посмотрел в большое зеркало, перед которым пожилые дамы поправляли свои шали. Они смотрелись как пара. Пара давно знакомых людей, которые уже не в первый раз пришли сюда вечером послушать музыку. И что же они могут при этом говорить друг другу? Они чокнулись. Хойкен говорил о том, что много раз слушал весь диск, однако не просто сообщил Яне об этом, а рассказывал, как школьник рассказывает выученный урок.

— «Наслаждалась покоем…» — сказал он, улыбаясь. — Когда слушаешь это, снова веришь в людей.

Яна засмеялась. Очевидно, она находила его неловкие фразы смешными. Он продолжал в том же духе. Ему не нужно было утверждать, как ей, что музыка в стиле барокко значит для него все. Вдруг Яна сказала: «Пойдем?» — и он сразу прекратил свою болтовню. Толпа направилась в зал, и они пошли туда же. В руках у девушки были билеты. Вопреки общепринятым правилам, билеты были у нее.

Они вошли в зал филармонии, и Хойкен вдруг успокоился. Все получалось просто, гораздо проще, чем он мог бы подумать. Яна была раскованной, кроме того, она была так рада предстоящему концерту, что эта радость передалась и ему. Медленно спускаешься по узким ступенькам вниз между рядами кресел, которые круто поднимаются к сцене, и попадаешь в священную зону партера. Высоко над головой, словно воздушные конструкции в цирке, раскинулись перекладины похожей на палатку крыши. Когда они заняли свои места, Хойкен посмотрел вверх. Он увидел пронзительную синеву, как будто филармония наполовину погрузилась в темноту, в то время как сиденья оставались сдержанного приятно-красного цвета. Весь концертный зал лежал под землей. Теперь он чувствовал ауру этого необычного места. Звуки внешнего мира сюда не проникали. Казалось, что они в просторной элегантной капсуле нырнули в другой, абсолютно беззвучный мир. Какое это, в сущности, фантастическое состояние — погружение в музыку! Никаких отклонений от курса, никаких окон, люки задраены, вся публика молча распределилась по местам, проходы свободны. Барокко-концерт — это не место встречи, как он думал раньше, пожилых пар, которые слушали каждую кантату Иоганна Себастьяна Баха по меньшей мере дважды. «Наслаждалась покоем…» Сегодняшний концерт начинается с его любимой арии. Хойкен наклонился к Яне, чтобы заглянуть в программку, и их плечи соприкоснулись. Боже мой! Такое ощущение он испытывал только в молодости, когда каждое прикосновение к девушке буквально сводило с ума. Тогда жажда телесной близости была сильнее всех других чувств. Измученной неудовлетворенным желанием коже хватало одного прикосновения. А потом — поцелуй. Первый поцелуй! И ты даже не подозревал, какими чувствительными могут быть губы.

Но сейчас — все! Он должен сосредоточиться. В этот момент он подумал о том, что мужчины редко рассказывают о своих первых эротических ощущениях. Чаще они расспрашивают об этом женщин, как будто их опыт богаче. Ранняя эротика. Он бы с удовольствием прочитал что-нибудь об этом. Но сейчас — все. Музыканты вышли на сцену, и публика разразилась вежливыми аплодисментами, словно желая еще раз напомнить о своем присутствии.

Они продолжали касаться друг друга. Хойкен не мог не заметить, что она не отстранилась, хотя уже давно не смотрела в программку. Их руки лежали рядом, они прильнули друг к другу, словно пара влюбленных, которые наслаждаются прекрасными звуками и сидят здесь, чтобы разделить еще одну радость — переживать вместе высокий полет возвышенных эмоций.

Наконец появилась она, Магдалена Кожена. На ней было длинное, без рукавов, темно-красное платье. Ее пышные волосы, казалось, составляли с нарядом одно целое. Красивая, статная, величественная — эта женщина действительно производила впечатление. «Наслаждалась покоем…» Концерт начался именно с этой арии. Хойкен откинулся на спинку кресла, как будто ехал в своей «Мазде». Шампанское начало действовать. Как бы он хотел сейчас, как в школьные годы, коснуться ладони сидящей рядом женщины! Тогда концерт стал бы просто божественным.

Начался антракт, а они сидели, словно не желая прерывать нить, которая их связывала. Яна рассказывала о концертах в Праге и Вене, на которые она ходила много раз. С кем? Ему так хотелось спросить об этом, но он понимал, что для этого еще не пришло время.

— Терпеть не могу антракты, — вдруг произнесла она, и Хойкен вздрогнул, потому что сам хотел только что сказать именно это. Все эти походы в туалет, толкотня у стойки с напитками, когда каждый ревниво следит за тем, чтобы никто не пролез раньше него к теплой минеральной воде. — Давайте просто посидим, — прошептала Яна так, будто обращалась к себе самой. Он не ответил.

Они остались сидеть — одна пара во втором ряду, сюда доходил даже запах пота цимбалистов. Поразительно это старательное рвение музыкантов, которые отдавались игре душой и телом, это беспрекословное повиновение, как будто приносить себя в жертву Иоганну Себастьяну Баху было чем-то само собой разумеющимся. Здесь, внизу, в глубине зала, можно было и вправду подумать, что музыка — это центр мироздания или по крайней мере его подлинный язык. Казалось, здесь собралась тайная секта, чтобы насладиться этим странным безумством и вознести молебен на этом великолепном языке.

Во втором отделении концерта Магдалена казалась такой же печальной. Она пела, почти не двигаясь. К счастью, ей не приходило в голову принимать всевозможные вычурные позы, которые всегда только портят впечатление, — прижимать руки к груди, широко вскидывать их, как благословляющий проповедник, — Магдалена отказалась от этих жестов. Вместо этого она просто держала в руках ноты, в которые изредка заглядывала. Певица взяла их с собой, чтобы занять свои руки. Интересно, что Кожена будет делать после концерта? Сидеть с музыкантами она наверняка не будет. Скорее всего, возьмет дирижера и исчезнет с ним в ночи. Не читал ли он чего-нибудь в таком духе? Что она, прихватив с собой дирижера, исчезла на пару дней? О ком это было? Или Хойкен только нафантазировал себе все это, потому что раздумывает, куда бы пойти после концерта? Он больше не мог вслушиваться, только глаза были внимательными и замечали любую мелочь. Наверное, половина зала давно уже не слушала музыку. У одних такая мелодия вызывает раздумья и фантазии. Остальные просто убивают таким образом время и не должны оправдываться, что бесцельно сидят здесь.