Она кивает:

– Иногда этот мир бывает слишком жесток.

Я издаю короткий смешок:

– Да уж!

Графиня вышла замуж за своего покойного супруга по любви, они прожили четырнадцать счастливых лет, а потом он умер.

– Я хотела предупредить вас, пока кто-то другой не принес эту новость, не думая о том, как не задеть ваших чувств. Здесь же вы одна и можете взять себя в руки, прежде чем выйти в свет.

Когда она уходит, я закрываю дверь и, едва держась на ногах, бессильно прислоняюсь к ней. Я отсылаю Жакоб с короткой запиской к королеве, в которой извиняюсь за отсутствие, и укладываюсь в постель. В мой кокон. Платье так и остается лежать на полу – символ сорванного дня.

У них будет общий ребенок.

От одной этой мысли сердце мое разрывается, оно разбивается еще раз, и меня накрывает волна скорби. У них будет ребенок. Теперь он никогда ее не оставит. Да! Как же мне хотелось иметь ребенка! Маленькую девочку, которую бы я прижимала к груди, чувствовала, как она обнимает меня своими крошечными ручками. Испытывать радость от осознания того, что один человечек, пусть всего один человечек в этом мире, любит меня полностью и безоговорочно. Однако боюсь, что моим надеждам не суждено сбыться: мой супруг отказывается меня навещать и мою постель время от времени согревает только Людовик.

В Библии нет указания на то, как вести себя в ситуации, в которой я оказалась, но мне просто необходимо с кем-то поговорить. В снах я ищу совета у королевы. Она всегда так обходительна, хотя все равно заметно, что она выросла в Польше, в доме наподобие нашего охотничьего домика.

– Мне мучительно больно, и я подумала, что, быть может, вы мне поможете.

Королева едва заметно улыбается, но взгляд ее по-прежнему холодный. Несмотря на свою доброту, она все равно остается королевой и должна быть безучастной к бесконечным просьбам, которые сыплются на нее, как снег зимой.

– Нет-нет, я ничего от вас не хочу, Ваше Величество, – поясняю я. – Мне лишь нужен совет.

– Вам, моя милая дщерь, я с радостью помоку. – Когда-то она действительно называла меня «милая дщерь», но теперь гордость мешает ей проявлять такую близость. Впрочем, это всего лишь воображаемый разговор, поэтому в моем сне она называет меня милой дщерью и ее мягкая рука с твердыми подушечками от множества часов шитья нежно накрывает мою ладонь.

– Мадам, прошу у вас совета… Как вы это выносите? Когда хотите быть с ним, а он не хочет и вы должны ждать? Ждать и надеяться. А потом, когда он приходит, как вы удерживаетесь от упреков? От того, чтобы говорить о своей любви и умолять остаться навечно?

Королева указывает на гобелен на стене, расшитый сценами мук ранних христиан.

– Ваши любимые святые. Они помогут. Фруктуоз Таррагонский. Апостол Петр. Флегонт. Апостол Онисим. Они все здесь, чтобы помочь тебе. Выбери правильного, и все будет хорошо.

Я делаю реверанс, наклоняюсь, чтобы поцеловать ее руку, но в глубине души чувствую разочарование. Каким образом скромные святые могут помочь мне? И кто из них покровитель грешниц, которые желают зла своим сестрам?

Даже мой духовник начинает напоминать мне, что повторение – это грех. Он уже отпустил мне грех ревности и прелюбодеяния и говорит, что нет нужды просить прощения снова и снова.

– Господь любит не тех, кто крутится как белка в колесе и возвращается туда, откуда начинают. Вы могли бы почитать историю Сарры и Агари – великолепный пример женщины, которая смирилась и приняла суд Божий. И не забывайте, всегда есть монастырь для тех, кто чувствует, что уже не в силах выносить мирскую жизнь. У вас же тетушка – настоятельница монастыря в Пуасси? Может быть, ей напишете?

Даже Господь уже устал от меня.

Полина расхаживает как королева, постоянно поглаживая живот, который все еще остается плоским, и ведет себя еще более беспечно и жестоко, чем обычно. Король нервно суетится и кудахчет над ней с удручающей частотой. Придворные все больше осознают силу Полины – даже те, кто открыто выказывал ей свое презрение. И теперь приглашения в Шуази так же редки, как белые лисицы с их ценным мехом. Полина возлагает на меня обязанности: кого приглашать, кого нет – ей на самом деле плевать на подобные пустяки.

– Видишь, Лу… – Я терпеть не могу, когда она так меня называет, я же не кошка. – Они наконец-то поняли, что я разряд молнии, а не дешевая свечка, которая слишком быстро сгорает. Я подарю королю сына, и мы начнем новую династию, которая сможет потягаться с потомками мадам де Монтеспан. Эти глупые овцы должны понять, что я здесь навсегда. Навечно. Интересно, когда они станут писать историю моей жизни, будут ли сравнивать меня с мадам де Монтеспан, великой любовью молодого Людовика XIV, или с мадам де Ментенон, любовницей и впоследствии женой на закате его жизни? А может быть, и с обеими?

Что мне на это отвечать? Я стала понимать, что Полина – совершенно бессердечное создание. Ну, наверное, она не совсем бессердечна, просто ей плевать на всех. И всегда так было. Она даже с Людовиком бывает груба, и, что самое удивительное, он, кажется, совсем не возражает против такого отношения.

– Полина, тебя все любят, – бормочу я. А что мне еще остается?

Мы стоим на широкой каменной террасе перед дворцом Шуази, спорим о том, стоит ли запрягать карету, чтобы встретить короля в лесу. Прибыл возбужденный лакей с новостями о добыче: завалили двух оленей с ветвистыми рогами. Убили мгновенно.

– По-моему, собирается дождь, – говорю я. – Мы сможем посмотреть на него… на них… когда добычу принесут во дворец. – Я устала, предпочитаю полежать в кровати, поплакать, а не ехать с Полиной и смотреть, как она гладит свой живот, как король обнимает ее за плечи и весь так и светится.

– А я думаю, что стоит ехать. Дождя может не быть. Накинь шаль. И принеси мою зеленую парчовую. Бошамп, запрягай карету, мы едем к Его Величеству. Мы должны быть там, чтобы разделить с ним это удивительное событие. И поедем одни. Не хочу, чтобы герцогиня д’Антен все разрушила своим глупым смехом.

Из окна салона на втором этаже за нами пристально наблюдают герцогиня д’Антен и графиня д’Эстре. Полина не обращает внимания на их ледяные взгляды.

Я медленно поворачиваю и иду во дворец. Такое чувство, что на плечах у меня огромный груз. Еще одна соломинка – и больше мне не вынести.

Я просто сломаюсь.

Замок Шуази

Июль 1741 года

Это лето выдалось самым жарким из тех, что я помню. Я не могу дышать. У меня есть маленький чернокожий паж – подарок герцогини де Рохан-Рохан, – который безостановочно обмахивает меня веером, но даже легкий ветерок обжигает. Такое чувство, будто мы находимся в аду: цветы безвольно склонились, а желе, которое подают на ужин, растекается огромными кровавыми лужицами. Я беременна, мне очень неудобно, хочется просто кричать. Ноги налились, а пальцы настолько распухли, что я не могу носить подаренные Людовиком кольца. Я мечтаю о зиме, морозных узорах на окнах и ледяных кроватях, в которых согреваешься целую вечность. А еще о тех ощущениях, когда сидишь слишком близко к огню и достаточно просто пошевелиться, чтобы снова замерзнуть.