Когда среди участников экспедиции начало распространяться известие об этой мини-эпидемии, вместе с жуткими фотографиями гноящихся язв, мы сразу вспомнили о старинной легенде и часто упоминавшемся проклятии обезьяньего бога. Все цветы, что погибли из-за нас! Но если оставить в стороне юмор висельника, надо признать, что многие из нас наедине с собой ужасались своей беспечности – решению вот так запросто отправиться в эту опасную область, а потом поздравляли себя (преждевременно) с тем, что живыми и здоровыми вышли из джунглей. Шутки быстро закончились: мы стали жертвами страшной болезни, которая могла изменить всю нашу дальнейшую жизнь. Это было чертовски серьезно.

В Гондурасе дорогостоящего амфотерицина нет, и местных членов экспедиции лечили по старинке – сложным веществом на основе пятивалентной сурьмы. Сурьма, тяжелый металл, в периодической таблице элементов находится под мышьяком и не менее ядовита. Это лекарство убивает паразитов, но щадит (будем надеяться, что так) пациента. Амфотерицин В вреден, но это средство еще хуже и даже при наилучшем развитии ситуации вызывает тяжелые побочные эффекты. От Вирхилио мы узнали, что Оскар (у которого укус был на правой стороне лица) чуть не умер после курса лечения, а теперь поправляется в Мексике, ведя уединенный образ жизни. У него навсегда останется уродливый шрам. Позднее он отрастил бороду, чтобы спрятать уродство, и неизменно отказывался говорить о пережитом или участвовать в каких-либо работах на У1.

После того как у Дэйва обнаружили мукозный лейшманиоз, я понял, что нужно перестать тянуть время и пройти курс лечения. Какими бы ни были побочные эффекты, я не хотел рисковать своим лицом, а то и жизнью.

И вот в конце мая я позвонил в Национальный институт здравоохранения и договорился о визите в начале июня для проведения биопсии и постановки диагноза. К этому времени мой укус превратился в отвратительный гноящийся огненно-красный кратер размером с монету в четверть доллара. Впрочем, он меня не беспокоил – температура больше не поднималась, и чувствовал я себя превосходно. По мнению доктора Нэша, мои скачки температуры не имели отношения к лейшманиозу и стали, скорее всего, следствием вирусных инфекций, случайно совпавших по времени с паразитарным заболеванием. Правда, возможно, случайности здесь не было – моя иммунная система, ослабленная сопротивлением лейшманиозу, который уничтожает белые кровяные тельца, не смогла справиться с вирусом.

Назначенный мне день приближался, и тут я узнал, что курс лечения Дэйва при помощи липосомного амфотерицина закончился весьма неудачно. У него стали отказывать почки, и доктор Нэш прервал лечение после двух сеансов. Дэйв остался в институте под наблюдением, а доктора принялись решать, что делать дальше.

Национальный институт здравоохранения занимает территорию, покрытую зеленью, площадью в несколько сот акров, в Бетесде, штат Мэриленд. Я приехал туда один 1 июня, в великолепный летний день. В воздухе стоял запах свежескошенной травы, на деревьях щебетали птицы. Число сандалий и джинсов, казалось, превосходило число лабораторных халатов, везде царил свободный университетский дух. Я прошел по подъездной дорожке к центральному клиническому корпусу. Вдалеке одинокий горнист сыграл сигнал отбоя.

Я вошел в здание и долго бродил в поисках регистратуры – это было хуже, чем заблудиться в джунглях. Наконец я ее нашел, подписал бумагу, в соответствии с которой соглашался стать объектом исследования, и любезная медсестра взяла у меня кровь, наполнив тринадцать пробирок. Я познакомился с доктором Нэшем и моим вторым доктором Элизой О’Коннелл. Доброжелательность и профессионализм обоих успокоили меня.

Сперва была дерматологическая лаборатория, куда пришел фотограф с цифровой камерой «Кэнон». Он поместил маленькую линеечку под язвой на моей руке и сделал с десяток фотографий. Потом меня провели в смотровую, где ждала стайка студентов-медиков: они по очереди разглядывали мою болячку, пальпировали ее, задавали вопросы. Наконец, в специальной лаборатории медсестра срезала с язвы две ленточки ткани для проведения биопсии и наложила швы на ранку.

Результаты анализа оказались вполне ожидаемыми: как Дэйву и всем остальным, мне поставили диагноз Leishmania braziliensis. По крайней мере, так врачи считали поначалу.

Нашему ведущему доктору Теодору Нэшу перевалило за семьдесят. Он совершал обход больных в белом халате, из бокового кармана которого торчал, чуть не вываливаясь, рулон бумаг. У доктора были волнистые с проседью волосы, зачесанные назад с высокого лба, очки в стальной оправе и доброжелательный вид рассеянного профессора. Как и большинство докторов, он не имел ни единой свободной минуты, но делал все неспешно и спокойно, с готовностью давая пространные ответы на вопросы. Я сказал, что хочу знать всю правду без прикрас. Доктор заметил, что именно так и предпочитает общаться с пациентами. Он был необычайно откровенен – настолько, что это даже вызвало у меня тревогу.

Национальный институт здравоохранения проводит клинические исследования лейшманиоза с начала 1970-х годов. Курс лечения проходят недавние иммигранты и люди, которые подхватили болезнь во время путешествий. Многие пациенты – волонтеры Корпуса мира. Доктор Нэш принимал участие в лечении почти всех пациентов с лейшманиозом, прошедших через институт. В 2001 году разработал алгоритм лечения лейшманиоза для Национального института здравоохранения, которым пользуются по сей день. Он отказался от применения лечебных средств на основе сурьмы – по его мнению, слишком токсичной – и стал применять амфотерицин и другие средства, в зависимости от вида и места обитания паразита. Нэш знал о лейшманиозе больше, чем любой другой врач в Соединенных Штатах. Это непростая болезнь, и ее лечение – скорее искусство, чем наука. Клинических данных недостаточно, чтобы врачи могли разработать точную формулу, разновидностей лейшманиоза немало, и многие из них еще неизвестны нам.

Почти вся врачебная карьера Нэша длиной в сорок пять лет прошла в паразитологическом отделе института. По его словам, он начинал работать в те годы, когда паразитология была «периферийной наукой: никто ею не интересовался, никто не хотел работать в этой сфере». Дело в том, что большинство людей, страдающих паразитарными заболеваниями, живут в бедных странах, а поскольку медицинские услуги пациентам с инфекционными заболеваниями обычно предоставляются бесплатно, это одна из самых низкооплачиваемых медицинских специальностей. Чтобы заниматься этим, необходимо искреннее желание помогать людям. Ты получаешь крайне дорогое десятилетнее медицинское образование, и после этого тебе дают возможность часами работать за скромное жалованье, находясь среди самых бедных и незащищенных людей в мире, сталкиваясь с вопиющей нищетой и ужасающей смертностью. Наградой тебе служит то, что ты немного облегчаешь их страдание. Для прихода в паразитологию нужны редкие качества[70].