Кроме того, Европа времен Просвещения испытывала особую нужду в исследованиях по истории Рима. Лишь теперь уверенность в том, что образование и культура вновь достигли уровня, присущего им в эпоху классики, и даже превзошли его, стала повсеместной. Однако Западная Римская империя пала примерно за тринадцать столетий до того, как Гиббон начал писать свой труд, и даже то, что оставалось от Восточной империи, исчезло с лица земли тремя веками ранее. При взгляде в прошлое Средневековье являло собой весьма бледную картину невежества и предрассудков, составлявшую разительный контраст с явным рационализмом и утонченностью греко-римского мира. Подобные представления нередки и в наши дни. Одно из недавних изданий, посвященное переходу от античности к Средним векам, имело подзаголовок: «Возвышение Веры и падение Разума».

Долгое время человеческая раса — в особенности ее часть, населяющая Западную Европу — скорее регрессировала, нежели развивалась, и понимание того, как и почему это происходило, было чрезвычайно важно для понимания современного мира. Поздней империи тем не менее при всем почтении к классике уделялось лишь незначительное внимание — в первую очередь из-за того, что все великие писатели Греции и Рима жили в более ранние периоды. Предпочитая времена упадка империи периодам ее возвышения и расцвета, Гиббон в каком-то смысле вступал на terra incognita[8]. Он создал масштабную, оригинальную и продуманную концепцию. Его эрудиция остается непревзойденной, и во многих отношениях «Упадок и разрушение» можно рассматривать как первое «современное» историческое сочинение на английском языке, посвященное Древнему миру, хотя на самом деле в дальнейшем академический стиль пошел по иному пути развития. Также книга Гиббона с самого начала была признана одним из величайших произведений английской литературы.

Вопрос

И после XVIII столетия мир не оставался неизменным; то же самое можно сказать и об отношении как к прошлому, так и к будущему. Однако увлечение эпохой падения Рима не ослабевало. Хотя связь с Римом, пожалуй, перестала быть такой тесной и очевидной, как раньше, его влияние на современный мир — и в особенности на западную культуру — оставалось столь же значительным. Играло свою роль и простое любопытство: как случилось, что мощное государство, чье процветание длилось так долго, все же пало — или было уничтожено, а на его месте возникли куда менее развитые культуры. Судьба Рима служила примером того, что сила и успех в конце концов оказываются чем-то преходящим и что цивилизация не гарантирует успех. Не случайно в одной из своих наиболее знаменитых речей, произнесенной в 1940 году, Уинстон Черчилль предрек, что поражение Британии приведет к наступлению новых «Темных веков» — аналогия тем более уместная, что многие полагали, будто Римская империя в V веке пала под ударами варваров-германцев.

Каждое следующее поколение вновь обращалось к тайне падения Рима. Возникло множество теорий; недавно один немецкий исследователь насчитал более двухсот. Часто историки проводили очевидные параллели с проблемами своего времени и своей страны, но существует минимум одно бросающееся в глаза отличие между опытом Рима и гибелью великих империй XX столетия. Такие державы, как Британия и Франция, уже переживали упадок, истощенные мировыми войнами и их экономическими последствиями, однако они также столкнулись с сильным давлением, возникшим в результате борьбы за независимость в колониях. Сомнительно, что у них хватило бы сил и воли бесконечно противостоять этому давлению, в особенности с того времени, как колонии начали получать поддержку со стороны двух новых сверхдержав. Америка сражалась во Второй мировой войне не для того, чтобы сохранить Британскую империю и ее систему торговли, а Советский Союз активно поддерживал марксистов-революционеров, стремившихся завоевать независимость.

Мы не найдем и следа подобного желания освободиться от владычества империи в римских провинциях. Население Испании вовсе не стремилось создать независимое испанское государство; в Греции и Каппадокии также не возникло освободительных движений. В римский период просто не было людей, равных Ганди или Неру, Вашингтону или Боливару, Кениате или Мугабе. Даже еврейское население империи, которое несколько раз восставало в I и II веках, в IV столетии, кажется, больше не стремилось иметь свое собственное государство. Люди хотели быть римлянами, и свобода у них ассоциировалась с принадлежностью к империи, а не с независимостью от нее — и это несмотря на тот факт, что имперские правители не избирались и фактически обладали неограниченной властью. В любом случае власть в бывших римских провинциях в конце концов — порою в одночасье — перешла к новым чужеземным завоевателям. Поразительно, что даже они обычно хотели стать частью Рима и наслаждаться его богатством, а не разрушать государство. Великий парадокс падения Римской империи заключается в том, что она прекратила существование не потому, что люди, населявшие ее — и, более того, жившие за пределами, — перестали верить в нее или желать, чтобы ее существование продолжалось.

Да, римляне хотели, чтобы империя существовала, и большинство не представляло себе мир без нее, но все-таки они понимали, что государство столкнулось с серьезными проблемами. Большинство было склонно винить в этом упадок нравов: империя переживала трудные времена, поскольку людям недоставало virtus[9], присущей прежним поколениям, сделавшим Рим великим. То был традиционный — и в особенности характерный для римлян — способ мышления. Часто присутствовала и религиозная составляющая. Язычники возлагали вину за происходящее на христиан, упрекая их в том, что те презрели старых богов, которые направляли и оберегали Рим. Христиане обвиняли язычников за приверженность старым, ошибочным верованиям, а некоторые начали связывать гибель Рима с гибелью мира. Блаженный Августин создал монументальный труд, «О граде Божием», дабы объяснить христианам, что в конце времен падут все государства, созданные людьми, включая Рим. Господь же создаст новое, вечное царство, в которое войдут все христиане. Это должно было не заставить их разочароваться в империи или попытаться ускорить ее гибель, но убедить, что впереди их ждет лучший мир. Некоторые светские историки — в основном писавшие по-гречески и жившие в восточной половине империи уже после того, как Запад пал — критиковали отдельных императоров за конкретные военные или политические решения, имевшие, по их мнению, весьма отдаленные последствия. Однако ни в одной из дошедших до нашего времени книг древности не содержится логичного анализа того, почему империя, в 200 году занимавшая основную часть известных на тот момент территорий, к 500 году сократилась до малого участка своих прежних владений и утратила свою былую мощь.

Гиббон, чья «История» имеет по преимуществу повествовательный характер, был слишком тонким исследователем, чтобы объяснять падение империи одной-единственной причиной. Будучи жителем страны, где по-прежнему сохранялось мрачное воспоминание о гражданской войне (битва при Куллодене состоялась всего за тридцать лет до выхода в свет первого тома «Упадка и разрушения»[10]), он привлек внимание к такому распространенному явлению, как внутренние конфликты в империи и готовность римских армий сражаться друг с другом, поддерживая боровшихся между собой претендентов на престол. С присущей англиканам подозрительностью по отношению к папству он осуждал принятие христианства Константином и его последователями, поскольку считал, что оно подорвало старинную римскую virtus и в конце концов стало причиной отказа значительного числа людей от общественной жизни и ухода их в монастыри. Тот факт, что он сам перешел в католицизм в дни своего студенчества в Оксфорде, значительно обострял это отношение. Отец Гиббона забрал сына из университета и отослал его в кальвинистскую Швейцарию для полного перевоспитания. В итоге ощущение упадка нравов, отражавшее как настроение, присущее его источникам, так и ситуацию в современной ему культуре, проходит красной нитью через описание, созданное Гиббоном. Причина окончательного падения Рима состояла в том, что его жители более не заслуживали успеха. В какой-то момент, перечислив множество проблем, с которыми столкнулась империя, Гиббон намекает, что, пожалуй, стоит удивляться не тому, что империя потерпела крах, но тому, что она просуществовала столь долго.