Никто не испытывал голода и жажды, боли и холода, усталости и необходимости в срочных действиях. Отсутствие понимания было единственной, но едва выносимой потребностью, впервые столь сильно захлёстывающей сознание каждого чудовищной первородной пустотой.

Все молчали, надеясь, что первые фразы любого из заговоривших, объяснят если не всё, то главное. Говорил лишь огонь. И к голосу пламени примешивался едва слышимый запах морского прибоя.

Вдруг озарилось небо ярким. Прогремело над. И увидели трое идущего с горы Воина. Огромен, но лёгок в поступи. Вот уже и меч при нём виден. Шрамы на лице. Подошёл. Встал близко. Настолько, что теперь о них можно было сказать не трое и один, а четверо.

Всё, о чём они молчали теперь вчетвером, слышал огонь.

То, что огонь – живое существо – ни живым, ни мёртвым сомневаться не приходится. Жизнь огня похожа на жизнь людей. Даже его рождение и смерть тому свидетельство. Жизнь искры рождается от удара камня о камень (тела о тело) или, например, от концентрации света (любви). Но искре и лучу, из которых может взрасти настоящий огонь, как и младенцу, нужны особые условия и нежная пища.

Намеривающийся создать огонь, должен прежде создать условия, необходимые для жизни огня, и лишь затем добыть, вызвать его к жизни. И тогда огонь станет служить тому, кто подарил ему жизнь. Он может полыхать, гореть ровным пламенем, или тлеть и чадить. Но свою яркую, пламенную жизнь, порождает лишь сам огонь.

Часто, разгорячившись, огонь становится нечаянным, бесконтрольным и очень опасным. Как и жизни многих людей, про которых можно многое рассказать. Но что можно рассказать про бессмертный огонь? Привычно умирая, он отдавал своё горячее дыхание. Словом, просто горел и слушал. А мы знаем, как трудно не прислушиваться к чужому шёпоту, а особенно к тому, чего не хочешь слышать…

Лучше всех путешествует тот, кто путешествует, не сходя с места.

…И бродили они по безвременью странной планеты, останавливаясь там, где застигла их ночь, усталость или случай. Но, даже сидя вкруг остывающего кострища, они продолжали своё путешествие.

Часто, глядя в пламя первородного огня, могли они видеть всех людей странной планеты одновременно. Но разглядеть одного, – где бы, когда бы и кем бы он ни был, – как всегда, было преочень непросто…

– Смотри, – всем как одному, говорит им сейчас огонь: в одно мгновение тысячи людей выдохнули свои души, а из тысяч других, родившихся, возможно взрастут те, кто усвоят искусство «Стать и быть Человеком». Иные, в отчаянной борьбе со смертельными недугами борются за каждый час жизни, чтобы успеть осуществить важные для всего человечества цели. А миллионы этих впрыскивают в свои вены смертельный яд, чтобы не думать ни о чём. Этот готов на всё за кусок еды для своих детей, а этот – ты не поверишь…

Чувствуешь, содрогается земля? Это тысячи тонн льда обрушиваются в ночи в холодные волны океана, или пленённая до рождения рыбка, опрометчиво выскочив из стеклянной банки, отчаянно бьёт хвостиком по пыльной суше подоконника…

Слышишь странное шипение? Это давится ржавчиной водопроводный кран в затхлом подвале, или стадо китов, шумно выдохнув светлый воздух, погружается в тёмные недра планеты…

Видишь странную тень, пробежавшую по пожелтевшим обоям? Это последний в городе дуб, умирающий за окном от смога, махнул сухой рукой, сорвавшейся с небосклона предпоследней обитаемой планете галактики…

А ещё, в эту самую минуту, миллиард людей встал на колени спиною к Храмам. Миллиард готовится убивать. А миллиард – смотреть на это пустыми глазами, глядя в экран, который вскоре, наконец, разрушит эту ставшую последней – циневедолизацию…

А ещё Огонь задавал вопросы, которые как всегда слышал лишь тот, кому они предназначались.

– Чем живёшь? – спросил он путешественника, – и тот ответил Огню:

– Мир полон величайших тайн, непонятых законов, невиданных сообществ, скрывающих иные сферы бытия и ценностей. Разве не достойная цель – найти их, понять и сделать эти знания достоянием достойных? И пока есть земли, на которых я ещё не был, пока есть на этих землях то, что я не видел прежде, пока я могу держаться в седле и легко обходиться без любых костылей, пока жажда познания терзает меня – я в пути! Да, мне придётся быть рыскучим, досужим, нестомчивым и лихим. Но мне давно недосуг…

* * *

– А как ты учиняешь свои стихи? – спросил Огонь поэта. И тот, как всегда, рифмой ответил огню:

– По профессии я не ПОЭТ, и ПОЭТому толком не знаю, как рождается слово и строчка. Как, вдовея, многоточие становится точкой. Восклицательный знак изгибает прозрение в знак вопросительный. А падеж щедро-дательный, превращается в жалко-просительный.

Развернув извне-вовнутрь глаза и уши, просто опрастываю душу. Отпуская слова на бумагу. Те, что уже через верх. Отныне, отвечая за них за всех.

Схватки у сердца – отдыхай голова! Дух свободен – свободнорожденны и слова. Из Вышнего мира прихожие, абсолютно безкожие. Не спорю с ними. Исправить не пытаюсь, тем более убить!

Ведь учат меня богобуквенно буквы – слова любить. А не их смертное произносилище, очень временное, из мяса и воды (неважно, я это, он или ты).

Любить не созвучие звуков. Не рифмы пунктирную нить. Не крыло-копытные муки прилётоскакавшие вдохновить.

Свободу первенцу-слову, «вначале» рождённому ИМ! Не в полон и рабство лицам третьим (читай всем остальным). Ведь творить – не ума работа, а духа игра. Не потуги, а пухость пера. Не трудорифморадение, со штампом «полёт вдохновения». А заведанное освобождение (вот и словоназванье приспело) – «словорождение».

Я у этого слова-младенца в долгу. Я ему помогу. Чем смогу. Как смогу…

* * *

Всё, что я знаю о жизни

– Что ты точно знаешь о жизни? – спросил Огонь Сказочника. И тот ответил Огню:

У луны пушистое дыхание.

Вопрос гораздо важнее ответа.

Свет любит темноту.

Главное земное чудо – прикосновение.

Земля очень маленькая, и Бог качает её, как люльку младенца, чтобы волны качали в море корабли.

Звёзды родили ветер, чтобы кроны деревьев могли говорить.

Люди должны мечтать выше неба.