Дома я первым делом осчастливил миссис Джекис — отдал двухнедельный долг и уплатил за неделю вперед.

— Откуда это? — допытывалась она. — Вы что — ограбили банк?

— Мне заказали стенную роспись, — ответил я.

Воскресным утром я снова увидел Дженни.

Со времени той первой встречи прошло недели три. Стояли ясные холодные дни, и озеро в парке, примыкающем к 72-й улице, замерзло, превратившись в отличный каток. Решив немного встряхнуться, я отправился туда, сунув под мышку старенькие коньки.

Это была лучшая пора нью-йоркской зимы. Голубое небо с редкими, медленно плывущими в вышине облаками распростерлось над городом. Крыши, дома, еще бесснежные улицы — все было залито негреющим, но удивительно ярким солнцем. Казалось, город помолодел, пусть ненадолго, разгладив свои хмурые морщины.

Я надел коньки, заткнув за пояс ботинки, для верности связав их шнурки, и ступил на лед. И меня будто подхватил стремительный поток катающихся. Набирая скорость, я помчался навстречу солнцу и ветру, бодрящей живительной струей ворвавшемуся в мои легкие. Частицей радостного потока летел я по ледяной глади, чувствуя, как кровь быстрее побежала по жилам, как снова распрямляется во мне моя молодость и сила.

Время от времени меня обгоняли, но обгонял и я — то разрумянившуюся парочку, скользившую, сцепив руки, отрешившись от всего на свете, то шумные стайки школьников, резвившихся в веселой суматохе катка, как рыбки в быстрой речке. Внимание мое привлек пожилой уже мужчина в коричневом конькобежном костюме с красным шарфом, выписывающий на льду замысловатые фигуры. Он катился вперед, затем круто поворачивал, подпрыгивал на коньках и ехал задом, вычерчивая плавный полукруг, — при этом руки были гордо уперты в бока, словно он хотел всем сказать: ну, каково! Я даже остановился и несколько секунд наблюдал за его движениями, а затем помчался дальше. Звон коньков, блеск льда, яркие краски одежд в лучах зимнего солнца — все создавало ощущение праздника. И вдруг в самой гуще этого праздничного потока я увидел Дженни.

Правда, в первый момент я усомнился, что это она. Девочка в черной вельветовой куртке и широкой юбке из той же материи, катавшаяся на каких-то старомодных коньках, была похожа на Дженни, но — повыше ростом и явно постарше. Однако пока я, остановившись, гадал — та или не та, — она сама меня заметила и с криком: «Привет, мистер Адамс!» подкатила ко мне.

— А я сомневался, ты ли это, — признался я. — Ты выглядишь старше, чем в тот раз.

— Может, вы просто меня толком не разглядели, — улыбнулась девочка.

Обрадованные неожиданной встречей, мы с минуту стояли, перебрасываясь какими-то малозначащими фразами.

— Ладно, давайте лучше кататься! — Она доверчиво протянула мне свою маленькую ладонь.

И, взявшись за руки, мы влились в шумный поток катающихся. Мы мчались все быстрей, и мир вокруг нас словно подернулся туманом, как в тот первый вечер в парке. Проносящиеся мимо фигуры, звонкие голоса, посверкивание взрезающих лед коньков — все это было рядом и в то же время как бы за какой-то невидимой гранью, отделившей нас от всех остальных. В этом странном чувстве отделенности было что-то нереальное, будто весь каток с его неостановимым движением мне просто приснился… Но теплая ладонь в моей руке возвращала к действительности. Снова и снова глядел я на скользившую рядом тонкую фигурку, все больше поражаясь, как же она сумела так быстро вырасти.

— Тебя прямо не узнать, — сказал я. — Тогда в парке была совсем кроха, а сейчас…

— Я спешу, — негромко и очень серьезно откликнулась девочка.

Легкая, как перышко, она будто летела над ледяной гладью, и струившиеся, трепетавшие на ветру оборки юбки, весь ее непривычный для этого катка наряд и облик невольно вызывали в памяти образы старинных гравюр. Ну, может, не таких уж старинных, но во всяком случае — вчерашних.

— А как поживают твои родители? — спросил я. — Успешно выступают?

— Да, — кивнула Дженни. — Сейчас они в Бостоне.

«И оставили тебя одну?» — чуть не задал я вопрос. Но тут же подумал: уж лучше оставлять, чем таскать дочку по своим гастролям.

— Знаешь, я нарисовал тебя тогда по памяти, — сказал я. — И рисунок купили. Он принес мне удачу.

— Я рада, — улыбнулась девочка. — Вот посмотреть бы!

— Я нарисую потом специально для тебя, — пообещал я.

Но она заинтересовалась именно тем наброском, и мне пришлось рассказать о мистере Мэтьюсе и о портрете, который он мне заказал, — а затем и о Гэсе, и о стенной росписи, за которую я взялся. Роспись ей тоже захотелось увидеть, но больше всего расспросов вызвал заказанный мне портрет.

— Чей портрет? — выспрашивала она. — С кого?

— Пока не знаю, — отвечал я. — Еще не решил.

Некоторое время мы катились молча, а затем Дженни проговорила:

— А может… — И, не давая себе передумать, выпалила: — Может, нарисуете меня? Вы же сами сказали…

Опять она будто читала мои мысли. Ну конечно же, я помнил слова Мэтьюса: «Напишите-ка мне лучше портрет этой девочки из парка». Но тогда, в галерее, я подумал, что вряд ли ее когда-нибудь еще встречу. И вот встретил… Да что тут размышлять, никого лучше мне не найти, и, главное, ведь именно ее лицо так заинтересовало владельца галереи. Если б только она была постарше…

— Для тебя-то я обязательно нарисую, — подтвердил я свое обещание. — А что касается заказанного портрета — посмотрим. Возможно.

— Ура! — сжав мою руку, крикнула Дженни навстречу холодному ветру, дувшему нам в лицо. — Ура! У меня будет свой портрет! Теперь-то Эмили прикусит язычок!

— Кто такая Эмили? — спросил я:

— Моя подружка. Ее рисовал мистер Фромкс, а я сказала, что тоже знакома с художником — мистером Адамсом, и он меня тоже нарисует. Но Эмили сказала, что не слышала ни о каком Адамсе и что я все придумала. Ну, и мы поссорились.

— А Сесили? — вспомнилось мне. — С ней ты дружишь?

Дженни бросила на меня быстрый взгляд и отвела глаза.

— Сесили умерла, — тихо проговорила она. — У нее была скарлатина… Я думала, вы знаете.

— Откуда ж мне знать?

Внезапно моя партнерша споткнулась и, наверно, упала бы, если б не моя рука.

— Ботинок развязался, — объяснила она. — Придется сделать остановку.

Мы сошли со льда, и, опустившись на колени, я стал завязывать ей шнурки. Я чувствовал: девочке немного не по себе оттого, что я это делаю. Не по себе и в то же время приятно: возможно, она воображала себя в эту минуту Золушкой или Белоснежкой, взирающей на коленопреклоненного принца.

— Готово, ваше высочество, — не поднимаясь с колен, отрапортовал я, глядя в лучистые карие глаза на разрумянившемся и смущенном детском лице — глаза такие близкие и одновременно далекие, непостижимо затерявшиеся в каком-то ином времени… — Может, немного передохнем?