Она нахмурилась.

— Воспиталка ей кашу за шиворот вывернула?

Нелли кивнула.

— Да.

— И небось не впервые?

— Не впервые.

— А моська твоя великолепная тоже её рук дело?

Нелли неосознанно коснулась пальцами скулы и снова кивнула, а потом оглянулась на двери в группу.

Жанна Эдуардовна поймала этот затравленный взгляд и, не тушуясь, выразилась несколькими непечатными словами, закончив эмоциональную фразу вполне невинным на фоне мата существительным.

— …тварина. Ох я ей, скотине, кудри сейчас распрямлю.

Нелли интуитивно выбрала в защитницы простодушную и деятельную Жанну Эдуардовну. Как знала, что та не оставит безнаказанными методы воспитания Александры Константиновны. А дальше всё завертелось, закружилось, наслоилось снежным комом. Дети принялись рассказывать, как воспитательница била их по рукам, как лупила мокрым полотенцем, угрожала и запугивала. На фоне этих откровений манка за шиворотом и кляп в тихий час выглядели почти безобидной забавой. Александру Константиновну уволили со скандалом, куда она уехала и получила ли она наказание за садистские наклонности, детям не рассказали. Некоторые из её «любимчиков» ещё несколько месяцев писались в постель и просыпались в слезах от кошмаров.

Нелька навсегда запомнила это кисло-горькое чувство беспомощности и унижения, на Жанну Эдуардовну смотрела как на героя, если бы та носила трусы поверх колготок, то сравнялась бы в крутости с суперменом.

Алексей шёл по улице, глубоко погружённый в раздумья. Нужно было что-то решать. Не вечно же ему болтаться в Краснодаре, пользуясь гостеприимством друга. Тем более у Кости личная жизнь складывалась не в пример лучше его. Отношения с девушкой близились к официальному узакониванию, и в двухкомнатной квартире посторонний им явно мешал. Ни Лера, ни Костя не упрекнули его в злоупотреблении квадратными метрами, но пару раз он едва не застал их в пикантной ситуации. Костя работал в травматологии, Лера — медсестрой в той же больнице. Их смены не всегда совпадали, но если Костя и Лера оказывались дома одновременно, всегда спешили уединиться. Алексей был лишним и чувствовал это постоянно, а на фоне их взаимной любви ещё больше ощущал тоску и одиночество.

Вот и сейчас он просто ушёл из квартиры, без цели, лишь бы не видеть страстные взгляды и нежные объятия, не видеть чужое счастье. Побродил по парку, прокатился на колесе обозрения, не испытав и сотой части того, что когда-то ощущал на этом аттракционе. Он чувствовал себя замороженным, будто смотрел на жизнь со стороны, из-за стекла, а собственные эмоции застыли в одном единственном состоянии — непрекращающейся мучительной тоске.

Алексей как раз подумывал, чем бы ещё занять время, чтобы вернуться как можно позже, когда в кармане завибрировал телефон. Не глядя на экран, приложил трубку к уху.

— Алло.

— Привет, Лёш.

— Привет, мам.

Повисло неловкое молчание.

— Лёш, ты думаешь возвращаться или нет?

Он вздохнул, ответа на этот вопрос он и сам не знал.

— Ещё не решил.

— Решай уже что-нибудь. Кто-то должен заниматься пасекой. Мне это уже не по силам. Если тебе это не надо, я поговорю с Филипчуком. Он и так помог: из зимовника вынес ульи, сам осмотрел приплод и маток. Сказал, что готов купить все семьи вместе с уликами. Но ты же знаешь, чего хотел отец.

Алексей оттянул ворот футболки, будто он его душил.

— Я помню. Дай мне пару дней. Я точно решу, что делать. Пока ничего не продавай. А Филипчуку заплати. Я пришлю деньги.

— Хорошо. Как ты там?

— Всё хорошо. Я позвоню тебе позже.

Алексей отключился первым. Эти разговоры о возвращении в родной посёлок его жутко угнетали. Он не хотел ехать в Комсомольский. Не просто так в восемнадцать лет сбежал оттуда. Его тяготила эта жизнь, постоянные напоминания, что пасека перейдёт ему и настанет его очередь заниматься пчеловодством, убивали своей предопределённостью. Его лишили выбора, заранее навязав предначертанный сценарий жизни.

Брат почему-то по этому поводу не переживал, удрал сначала в Питер, а потом и за границу. Оттуда его теперь не так-то просто достать. После похорон отца, Иван задержался всего на день, убедился, что Лёша присмотрит за мамой и сразу же улетел обратно в Германию. А ведь когда-то ещё в детстве именно Иван собирался продолжить дело отца. В живописном Комсомольском ему всегда нравилось и к городской жизни он не стремился. Алексей же ещё в старших классах заявил, что уедет за тридевять земель и ему никогда больше не придётся выращивать укроп для салата и курей для бульона, а знания о медоносах и болезнях пчёл он просто сотрёт из памяти.

А вышло всё вот так. Отец умер не внезапно, долго болел. Не жаловался и не требовал повышенного внимания, тихо угасал, глядя в окно на тихий опустевший сад, ощущая себя таким же засыпающим деревом. В один из солнечных осенних дней, он попросил сыновей приехать. Вот тогда и состоялся у них разговор.

Увидев в дверях растерянного Алексея, Евгений Прокопьевич подозвал его.

— Ты первый добрался. Как дорога?

Лёша сел на край кровати, коснулся сморщенной кожи на руке. Если раньше отец выглядел моложе своего паспортного возраста, благодаря ровной осанке и блеску в глазах, то теперь года догнали его, а болезнь превратила в старика.

— Доехал быстро. Ванька уже в Москве, завтра, наверное, приедет.

— Я как трутень, которому не суждено пережить зиму, — он перевёл взгляд на вишнёвый сад за окном, глубоко вздохнул. — Как пахнет жизнь. Мне не грустно уходить, я пожил достаточно. Жаль оставлять Полю. Она сама не справится.

— Я помогу маме.

— Лёш, — взгляд Евгения Прокопьевича стал жёстким, — ты должен быть тут. Это твоё место. И пасека, и сад — это всё твоё. Ванька уже не вернётся. Обещай, что не оставишь дом.

Алексей растерялся. Не хотел расстраивать отца, но и лгать не хотел. Молча кивнул.

Этим согласием он и загнал себя в угол. Мама знала об этом разговоре и уже миллион раз после смерти отца напомнила о его опрометчивом обещании. Он не хотел возвращаться, теперь ещё больше, чем месяц назад. Его тянуло в Москву.

Узнав от друга, что Марина в столице, он хотел броситься ей навстречу в тот же день. Метался, звонил в авиакассы, даже добрался до железнодорожного вокзала, но там остановился, буквально рухнул на скамью. Да, она в Москве и, если верить словам Даниила, одна, работает и живет там уже больше года. Но в их отношениях это ничего не меняет. Она его не любит и вряд ли когда-нибудь сможет ответить на его чувства взаимностью. Он осознавал это, но сердце рвалось к ней в глупой надежде, что он сможет её покорить, сможет влюбить в себя. А если нет, его любви хватит на двоих. Говорят же, что в паре один любит, а другой позволяет себя любить. Пусть она только позволит. Даже если в ней никогда не вспыхнет страсть, он постарается сделать её счастливой, перевернёт мир, чтобы она забыла того, кто её оставил. Алексей никогда не видел этого мифического мужчину, отвергнувшего Марину, но ненавидел его всем сердцем. Как можно было отказаться от этой колдовской русалки? Как?