Внутри музея на Волхонке еще нет задымленья. Еще не срабатывает датчик пожарной сигнализации. Пикассо давным-давно увезли в Питер. Тихо, пусто. Надя пробежала по верхнему этажу – от масштабных цветаевских копий пахнуло мертвечиной. Спустилась. В глубине зала, за стеклом, две фигурки из терракоты, не большие и не маленькие, гармоничные сами по себе и чему-то тайно соразмерные. Надя бросилась туда, откуда потянуло подлинником. Энергетика пробилась сквозь века. И сквозь стекло тоже. У Нади развито шестое чувство – чувство подлинности. Стас, король подделок, ее побаивается.

Теперь она смотрит малых голландцев, будто в чьи окна заглядывает. И тут появляется девушка в белой синтетической безрукавке, воротник хомутом. А из воротника высовывает нос крупная белая крыса. Проморгали на входе. Служительница: на выход! немедля! сгрызет масляные холсты! (Это еще надо умудриться – залезть по отвесной стене. Хотя…) Крыса послушала-послушала, неспешно соскочила с плеча хозяйки, шмыгнула в соседний зал… и там ее уж нет. Девушка ушла, не настаивая на возвращенье крысы. Служительница смекнула, что происшествие выгоднее замять. А Надя – ее дело сторона. Подышала кондиционированным воздухом – и за щеку. Гуляй, крыса. Не попади под лопасти вентилятора. Не стремись на волю – там сейчас паршиво.

20. Искательница жемчуга

Вышла из музея – упали редкие капли. Испаряются в горячем воздухе, не долетая до земли. Входила в метро – уже ливень. Возле редакции всемирный потоп. Троллейбус еле плывет. Забрала материал для считки. Теперь надо зайти в столовую института связи, чтоб не свалиться голодной на голову Алениным таджнахалам. А около студенческого общежития, где живет кто попало – море разливанное. Надя перебирает руками-ногами по качающейся решетке ворот. Тут на ней рвутся бусы. Резные перламутровые листочки с бульканьем падают в лужу, чуть отразившую дымное небо. Сняла босоножки, откинула их на мгновенно высохший асфальт. Шлепает в теплой воде, собирает свои жемчужины. Все или не все? Сидит в столовой, нижет. Тамошние таджики (или узбеки?) стоят смотрят. Снизала, надела. Лучше прежнего. Как раз по ее тонкой шее. Странное красное солнце глядит словно через закопченное стекло. Будто мы солнечное затменье наблюдать собрались.

21. Байкер переметнулся

Добегалась. Доигралась. В Подольске ей не открывают. Свет горит, две тени в окне. И мобильник Славкин не отвечает вторые сутки. Идет по ночному Подольску обратно к вокзалу. Сидит до утра в дальнем конце перрона на неостывшей скамье. А что, я его как следует не любила. И он меня по большому счету не знал. Другие, сложные парни самодостаточны, им мои фокусы ни к чему – своей дури хватает. Они меня на пушечный выстрел не подпустят. А для недалеких я ничем не лучше других девчонок. Заколдованный круг. Любовь, какая ни есть – короткая передышка, короткая перебежка от одиночества к одиночеству. Душная ночь. Гарь в воздухе. Свобода и одиночество – синонимы. До отправленья двадцать минут.

22. Какая отсюда мораль

У Надиных личных несчастий есть совесть: они не валятся на голову все сразу. Когда погорит любовь – на работе пока еще держат. Когда погонят с работы – любовь еще теплится (не эта, другая). В общей сложности у Нади не было ни одного спокойного года. Потеряешь работу – бегай, ищи. Волка ноги кормят. Под лежачий камень вода не течет. Потеряв любовь, получив под дых – отойди в сторонку, скрючься и не показывайся на люди, покуда боль не пройдет или хотя бы не притупится. У глобальных всеобщих несчастий нет совести, когда они явятся - бежать некуда.

НАДЯ: Я знаю. Прочла с Георгиновой полки «Архипелаг Гулаг» - пошла привязывать к балконным перилам веревку. Узлов навязала, чтоб легче было спускаться. Приготовила на балконе рюкзачок с вещичками, себе и ему. Тогда только опамятовалась, когда дождик рюкзак промочил. Но Георгин надо мной не смеялся.

23. Чертовщина

Общая беда гуляет по городу в марлевой маске. Сижу у Георгина в хрущевке, закрыв все окна. Сам он уехал кому-то срочно помочь на даче. Женя долго маячила в зеркале. Я перевернула и зеркало и портрет. Перевернула всю Георгиеву постель, сама не знаю зачем. И ничего не нашла, кроме рваной пижамы. Полезла искать телефонных книжек. В какой-то сравнительно новой нашла: Евгения. Наверняка помнил наизусть. Записал, готовясь к маразму. Я позвонила. Простите, Вы помните такого Георгия? – Даже нескольких. (Не спросила ни отчества, ни фамилии.) – Тут у меня Ваш портрет. – Хотите продать мне? – Нет, показать. – С меня много писали. – У зеркала, в белом. – Не помню. Хороший? – Да, очень. – Сейчас позвоню мужу в офис, он меня отвезет. Скажите адрес. (Адрес я кое-как назвала. Она приехала быстро. А бизнесмен ждет под окнами в шевроле с кондиционером.) Нет, не видела. Пишут и с фотографий. Хотя похоже.- Вы не вспомнили автора? – Нет. Немного другой макияж. (Подкрасила губы.) Да, пожалуй, куплю. – Не могу, не мой. – Как знаете. (Я принесла ей чаю. Не пьет, расхотелось. Ушла, забыла помаду. Стучит каблуками в подъезде. Портрет изменился. Стал старше. Намного. Немного другой макияж. Пытаюсь подкраситься ейной помадою. Нет, не идет. Слишком резкая мимика. Сильная, вплоть до гримас.)

24. Король умер – да здравствует король

Я Георгину никогда не звонила. Кошка, гуляющая сама по себе. По две недели и больше. Однажды в час ночи стала совать ключ в уже смененный замок. Очнулась, с трудом вытащила застрявший ключ и трезво подумала: его нет. Нигде. Тут чужие люди. Георгин не стал бы от меня запираться. Положила ненужный ключ в пыль и окурки, за железную дверцу ниши технического назначенья. Последние остатки хмеля выветрились из моей головы. Мысленно простилась с хорошим отрезком времени, перекрестилась на электросчетчик, развернулась кру-гом! и тут дверь распахнулась. Человек моего возраста жестом пригласил войти.

На Георгина он не был похож. На кого-то, не знаю на кого. И тут взгляд мой упал на Портрет. Обрамлён – так быстро? повешен на видном месте. И смотрит с плохо скрываемым торжеством. И я не могу даже перевернуть тебя лицом к стенке. Максим – представился новый хозяин квартиры. Уж поздно, Надя. (Гад, знает имя.) Ночуйте здесь. Отец покойный мне о Вас рассказал. (Врет, на Георгия не похоже.) Я на машине. Поеду к маме. Кивнул Портрету. Обулся, пока говорил. Вышел, захлопнул дверь. Я попыталась открыть, задержать его – новый замок без ключа не открылся. Шаги удалялись быстро, и окна выходили не на подъезд – я не смогла окликнуть его. Искала ключ – не нашла. Забеспокоилась, стала разыскивать телефонную книжку с Жениным номером. Ни одной книжки. Всё уничтожено. И я заснула сном отчаянья на своей же постели. Дышал кондиционер – успели поставить – и скалился в холодной улыбке Портрет. Во сне ко мне пришел безнадежно желанный Георгий – вся ночь была наша. Такие сны мне снятся в открытую, без камуфляжа. А за ночь ушла жара.

Утром – настоящим прохладным утром, тихим, туманным, с изредка накрапывающим дождем – я позавтракала, как в садах Черномора. Мы с Георгином такой дорогой еды не покупали. Потом позвонила с мобильного реставратору Стасу: Стас, я в ловушке. Тот почему-то сильно перепугался. Сиди, не отвечай на звонки. Еду к тебе с отмычкой. (Круто!) Скажи-ка адрес. Тут зазвонил городской. Максим извинялся, что не оставил ключа. Сейчас Вас выпущу. Я в подъезде. Стас орет мне: алло! алло! Я ему: Стас, отбой! меня выпускают. И отключилась. Ключ повернулся в замке. Да, не похож. Но я к нему бросилась, как к Георгину во сне. И сон не кончался долго.