не гас.

И приходили те, кого не звали,

а тех, что ждали, не было как раз.

От оголенных лампочек и голых

стен и незавешенных окон,

от голосов, наигранно веселых,

хозяевам хотелось выйти вон

и все вернуть по-старому. Но деться

теперь им было некуда: вот тут

им приходилось жаться и вертеться

и приниматься за домашний труд.

Лифт не работал. Ящики с вещами

и книгами стояли на полу.

И все, кто их сегодня навещали,

накапливались всяк в своем углу.

Никто не думал уходить. Соседи

заглядывали, чтоб застрять на день.

О переезде, словно о победе,

высказывались все кому не лень.

И находились рюмки и стаканы:

и ждали, что дадут «на посошок»;

а бородач, пиита домотканый,

мешал с одесским петербургский слог.

На этом беззастенчивом примере

хозяин понял, что приговорен

к открытой жизни и к открытой двери

от новоселья до конца времен…

* * *

Наш дом когда-то стал

жемчужиной модерна.

Невиданный портал

был соткан беспримерно.

Эркеры и щитки,

нарядные пластроны,

лепные козырьки,

окружные балконы…

Казалось, это — блеф:

такой камин в подъезде;

и лифт, и барельеф,

казалось, не на месте;

и кто вам передаст

казавшуюся блажью,

немыслимую, — Бакст! —

мозаику лебяжью!

В рисунках допустив

два-три неясных знака,

господствовал мотив

раскрывшегося мака.

И увенчал весь дом, —

вот выдумал художник! —

воздетый над углом

торжественный кокошник…

Эклектика тогда,

как новость, прорывалась.

Искусство без стыда

с роскошеством встречалось.

Дом вглядывался вдаль,

прекрасный и бесстыжий,

и получил медаль

на выставке в Париже.

Литые ворота,

Швейцары налитые.

Ажурная мечта

о будущем России.

Селилось торжество

под ангелом парящим,

не зная ничего

о веке предстоящем…

…Ни ангел над углом,

ни всадник, ни наяда

не защитили дом

от смертного заряда,

от тифа и мышей,

от голода и пала,

от мелких алкашей

с Московского вокзала.

Отведал домик наш

и рваных труб, и фронта,

и треста «Лифтмонтаж»,

и черта, и ремонта.

В подъезде нет огня,

и в темноте знакомо

проходят сквозь меня

судьба и облик дома…

АКТЕРСКАЯ БИРЖА

(Отрывок)

…Узлов кружил по городам России,

свою судьбу испытывать готов,

а я его дороги холостые

по карте метил с помощью флажков.

Он и меня сбивал на переходы,

но у меня— семья, отцовский дом.

И как актеру требовать свободы?

Наш выбор — между нею и трудом…

Но всякий раз при новом переезде

и перед тем, как посетить Москву

(то место, где велись торги о месте,

я по старинке биржей назову,

здесь, на московской бирже, люди сцены

прохаживались с видом гордецов,

надеясь на крутые перемены

в судьбе от перемены городов;

здесь административная прослойка

и режиссура находила тех,

кто мог репертуаром хвастать бойко

и был смазлив и обещал успех;

кто мог предстать любовником и фатом,

субреткой, героиней, инженю…

Конечно, труппу составляет фатум

но я умельцам долю сохраню…

Здесь, тонким гримом освежив мордашку,

могла актриса форму показать;

здесь подбирали падшего «Аркашку»,

мечтающего прочно «завязать»;

здесь составляли новые сезоны,

столичной сцене нанеся визит,

и поцелуи, вытеснив поклоны,

звучали вслух и ставились на вид;

здесь, чувствуя себя как на Голгофе,

Узлов случался в шляпе набекрень,

чтоб, рюмку коньяка да чашку кофе

заказывая впрок на целый день,

вновь о таганской толковать работе

пред тем, как унестись в другую даль…

Теперь в Москве вы биржи не найдете.

Всё — письма, бюрократия… А жаль…)

Так вот, пред тем, как залететь в столицу,

он заезжал на родину и здесь

к нам за кулисы шел определиться:

не захотят или почтут за честь?..

* * *

Актерское наследство:

сто карточек в ролях;

дневник — и самоедство,

и похвальба, и страх;

сто вырезок газетных

да именной брегет.

Вот только прав наследных

ни у кого и нет…

* * *

Лицедейское призванье,

не сжимай меня в горсти,

отпусти на покаянье,

хоть до смерти отпусти!

Кем-то стать, дразнить кого-то,

наводить другую бровь,

гонит рабская забота

или крепостная кровь.

Что за бабье вожделенье —

вновь под нищенский залог

лезть в чужое облаченье

да кусать чужой кусок?

Сколько ж мучиться до рвоты,

разрываться пополам,

если я не взят в работы,

не пришелся к кандалам?

Лицедейское призванье,

вечной каторги печать,

что ты — божье наказанье

или божья благодать?..

* * *

Когда играешь короля,

и за тобой — твоя земля,

и ты един в трех лицах, —

подумай о границах…

Когда играешь короля,