облака пара, косые линии дождя, тучи и остатки былого величия — само собой Чёрного града больше не существовало.

— Война с Эриком Мартеном? Добро и справедливость? Честь и отвага? Жалкий обманщик! — зубы заскрипели, вцепившиеся друг в друга, а кулак с грохотом опустился на карту, заставив потоки магии весело затанцевать. — Ты хотел вынудить нас с Либертом, нас — этаких двух предателей, на мятеж! Ты мечтал сразиться с нами! Ведь ты чётко осознал ещё очень-очень давно — Чёрный город и Эрик нам далеко не враги. Мы же и правда тайно оберегали то экспериментальное место. И всё что там происходило — это и наши тайны тоже! Но ничего — я не позволю тебе сокрушить Великий План Демиурга, у тебя ничего не выйдет! А войну… Ох, войну ты получишь! И мы сотрём тебя в порошок, как давно должны были сделать! Слава Демиургу! Мы никогда не отступимся от славной идеи самого великого мага!

Карта прекратила мерцать, облачая заклинательный покой в свой тяжёлый плащ из тьмы. Магия развеилась, оставив Дамира наедине с давящей тишиной.

Глава 2

Небо до сих пор заволакивала беспросветная жгучая тьма. На остывших холодных улицах было не видно не зги, а грязная чавкающая земля так и норовила затянуть в свои крепкие сети, в свои холодные липкие объятья.

Шаг за шагом маг старался пересечь это заволакивающее болото, эту чернявую ловушку, однако сапоги, еле отдираемые от разбухшей земли, будто бы пытались замедлить и без того не быстрый, широкий и мерный шаг эдемского мага.

Дождь, всё ещё противный, холодный и косой, бил по несчастному лицу, словно залихватская плеть. Хоть и уменьшившийся, он всё ещё накрапывал, словно Бог никак не мог остановиться, забыть, простить…

Куски тел, изрядно прожаренные и абсолютно неузнаваемые в этакой темноте да грязище, валялись то по правую, то по левую руку от мага, и жёлтые глаза Саркиса с удивительной точностью находили их на осиротевших дорогах всё чаще и чаще. Иной раз попадались и трупы демонов, страшных чудищ с Ада, ранее бывших обыкновенными людьми из плоти и крови, с разумом и речью. То голова у обломков муравейника покажется, то чудовищная когтистая лапа, такая знакомая и неприятная… Так похожая на лапу Адама. Так похожая на лапу брата из Эдема.

— Столько людей полегло… — глаза многих отделённых от тел голов смотрели так грустно, с такой мольбой и с таким прошением о помощи, что эдемский маг тут же стыдливо отводил взор, не в силах смотреть на развороченные и выпотрошенные людские тела. Руки, ноги, утопающие в булькающей грязи; туловища, головы и ладони, умывающиеся под дождём, смирно лежащие под грохотом, грозой и хмарной тьмой. — Что я принёс с собой? Во что превратил это и без того отвратительным место? — всё ещё рассуждал Саркис, уходя с этих улиц, где поселилась сама смерть.

Город погрузился в смертное одинокое уныние. Не было людских жизней — не дышал и сам город. Он только предсмертно плакал, грустя о жизнях всех погибших, о всех тех, кто больше никогда не посмотрит, не подышит, не поживёт и не пострадает. Молния яростно сверкала в чёрном небе, чертя витиеватые гибкие узоры; порывы ветра смело проносились по руинам и обломкам, всё ещё дымящимся и горящим где-то внутри, где-то глубоко-глубоко, где последние искорки ещё продолжали жить, где они цеплялись за свои поганные жизни и никак не могли смириться со своей скорой кончиной.

Чёрный город только перед смертью стал по-настоящему тёмен, страшен и ужасен, буквально утопая в грязи, дыму, огне, буквально убивая себя и всё, что жило и процветало в его пределах.

— Вспоминается тот день. — всё ещё грустно бормотал эдемский маг, еле бредя по опустошённым, мокрым и уничтоженным улицам, таким кровавым, чёрным и ужасным. — Когда началось восстание в Эдеме, я точно также был бессилен и даже глуп… Никакой я не богатырь, теперь то оно и ясно. Тогда небо рыдало ещё пуще, ещё сильнее, ещё горестнее. А я, прям так же как и сейчас, со сжатыми кулаками пытался всё исправить, изменить, а может и повернуть время вспять… И, как и в тот последний день в Эдеме, я оказался беспомощным глупцом, мальчишкой, несостоятельным защитником, просто балаболом, за словами которого была лишь пустота да тишь… Я просто ничтожен и это давно пора принять. Я не способен ни на что. Я могу лишь наблюдать и разрушать…

Рассуждая, бродя по умирающему городу, Саркис не опустил головы, твёрдо смотря вперёд, стараясь всё забыть, всё отбросить, не думать ни о чём, и только машинально двигаться к долгожданной границе. Границе, после которой его будет ожидать давняя и такая, на первый взгляд, недостижимая цель. Цель — встретиться с Ним.

***

Свечка слегка подрагивала на прорывающейся с окна лёгкой ветряной струйке. Глаза старика уже закрывались, однако архимаг, верный друг Вальтера и главный помощник в его делах, всё никак не мог отложить том куда подальше. Уже и ночь прошла, и солнце выглянуло из-за далёких заснеженных крутых гор, а Адонис, великий старик и повелитель башни, всё никак не мог отойти ко сну.

Иной раз в его пыльные неубранные покои врывались обеспокоенные слуги, что пытались хоть как-то повлиять на архимага, однако всё было бесполезно.

— Не мешай мне читать. — устало бубнил Адонис, на что в ответ получал:

— Почитаете как ото сна отойдёте. В ваши годы вам лучше больше отдыхать и давать телу сил…

— Только во время чтения мою голову посещают мысли. Мысли верные и правильные… Они то и придают настоящую силу моему телу. Только думы о нашем мире, о нашем народе и о нашем великом магическом обществе. А вы лучше подите кофейку приготовьте… Да побыстрее.

Несчастным слугам только и оставалось, что поворачивать назад и идти выполнять поручение старого архимага. Старик был упрям, горделив и всегда стоял на своём, будто несокрушимая недвижимая гора. Одет он был в какие-то скромные изодранные обноски, явно не подходящие силе и рангу сидящего на диване мага. Тяжёлый крест, словно бы отлитый из чистейшего-чистейшего золота, весь такой блестящий, аккуратный, правильный и сверкающий, висел на серебряной цепочке, словно бы немного тяготя шею к земле. Божественный символ Церкви Господа был действительно, что называется, царским, роскошным, неповторимым и святым.

Адонис перевернул страницу, продолжая пожирать строчку за строчкой. Вот в его небольших древних покоях забил маятник, будто петух в ранний утренний час. Адонис одной трясущейся рукой взял в руки крест, ярко заигравший чудесным золотым светом,