Захар, не находя слов, яростно дернул себя за бороду и махнул рукой.

— Что же… — понимающе кивнула головой Анна Константиновна. — Вот, значит, мы и поняли друг друга. Вам нужен как раз такой человек, как я, а мне… — слегка вздохнула она, — такая деревня, как ваша. Только вы мне помогите на первых порах.

О том, что в деревне организуется кружок, который будет ставить спектакли, Наталья узнала от Захара.

— Только вот девчата наши что-то робкие стали, — усмехаясь в усы, начал издалека Захар. — На вечерках, небось, отплясывают, пыль до потолка, а тут не идут, стесняются. Ты как? Вроде ведь не из робких?

— Ой, дядя Захар! Да я хоть сейчас! — вся засияв, воскликнула Наталья. — Ведь это так интересно! Я вот за Тосей сбегаю, Зину позову, Веру, Олю…

— Ну вот-вот… — ласково кивнул Захар. — Давай организовывай. Ты у нас боевая!

В избу вошла мать.

— О чем это вы тут? — поклонившись Захару, спросила она у Натальи.

— Ой, мама! Та учительница, что к нам на днях приходила, драмкружок организует! Будем спектакли ставить!

— Тоже мне артистка! — недовольно нахмурилась мать. — Мало о тебе судачат. Волосы остригла, бабы проходу не дают, осуждают.

— А пускай, мама! — беззаботно тряхнула головой Наталья. — На них все равно не угодишь. Они хотят, чтобы все по-старому было!..

…По деревне об учительнице пошли пересуды. Говорят, будто она дочь городского учителя, будто муж ее работает в волости каким-то немалым начальником, но что она сдуру сбежала от такого завидного мужа в чем есть и живет теперь тут, в деревне, не зная, как вернуться обратно.

По вечерам бабы судачат на своем неизменном сборище у старухи Авдотьи, приходившейся половине деревни то сватьей, то кумой.

— И такой-то вертихвостке, прости-господи, малых детушек доверили! — сокрушенно вздыхает Авдотья, беззвучно перебирая восковыми пальцами полированные спицы. — Охо-хо! Грехи наши, грехи!

— Маленьких-то полгоря! — сварливо вступает в разговор Домна Ильичева. — Большие круг нее стали хороводиться. Парни, девки! За занавесками вместе прячутся, на сцене выпяливаются, подолами в пляске треплют! Раньше этакого сроду не бывало, а нынче… Ри-пи-ти-ц-ции… Тьфу. Срамота, да и только! Моя вон Тоська тоже заикнулась, так я ей…

Бабы согласно кивают головами, поддакивают. Только Степкина мать, прилаживая заплату к штанишкам сына, молчит и кротко вздыхает. Она не любит спорить.

Если бы не дедушка Петро, Степкиной матери совсем туго пришлось после отъезда Андрея. Он помогал ей чем мог.

Однажды договорившись с дедушкой, они вместе уехали на мельницу в соседнее село.

Наталья, нарядившись в единственное ситцевое платье, стоит перед зеркалом и по бумажке репетирует роль к первому спектаклю.

Степка, примостившись около лампы, сидит за уроками. Федора дома нет.

На дворе мороз. Сквозь подернутые морозными узорами окна в избу мирно смотрит тихий зимний вечер. Яркий голубоватый месяц положил на влажное темноватое дерево подоконников светлые неподвижные блики.

Со двора слышится поскрипывание снега под ногами выпущенной скотины да возня Шарика, который, тихо повизгивая у дверей, просится в избу. Ему холодно.

Вдруг Шарик громко залаял. Его лай быстро удаляется к воротам. Послышался скрип полозьев, на крыльце кто-то затопал, стряхивая снег с обмерзших валенок.

Дверь открывается. На пороге появляется дедушка Петро. Сняв рукавицы, он не спеша обирает с заиндевевших усов сосульки. Неловко, как-то виновато потоптавшись, говорит Наталье:

— Наташа! Выдь-ка со мной на минутку.

Наталья накидывает на голову платок и идет к двери. Но дедушка останавливает ее:

— Нет, ты, девка, оденься потеплее.

Степка настораживается. Наталья послушно одевается и вслед за дедушкой выходит за дверь.

Со двора слышится жалобный громкий визг Шарика и приглушенный вскрик Натальи:

— Мама!

Степка бросается к двери.

У крыльца, в санях, запряженных Рыжкой, на соломе лежит мать. Наталья, приникнув к ней, всхлипывает. Дедушка Петро виновато бормочет:

— Говорил ведь: подожди, я стаскаю. Нет, сама берется… А мешок каждый пять пудов. Разве бабье это дело?

Они с Натальей осторожно вносят мать в избу и кладут на кровать. Мать тихонько стонет и открывает глаза. Степка робко подходит к ней. Ему страшно. Он никогда не видел мать такой молчаливой и бледной. Ему хочется спросить, что с ней, отчего она молчит, но губы только шепчут:

— Мама!

И голова припадает к холодному полушубку, в котором мать лежит на кровати.

Мать хоронили через два дня.

Наталья, всегда такая веселая и деятельная, сегодня только плачет и, всхлипывая, восклицает:

— Ой, мамочка! Как же мы-то!

И опять плачет, мешая соседкам обряжать мать.

Федор стоит около гроба и громко в голос плачет, размазывая слезы по пухлому рябому лицу.

Стоя в сторонке от всех, Степка смотрит на мать в гробу и ждет, когда все это кончится.

Соседки, глядя на него, перешептываются:

— Какой парень дурной. Мать умерла, а он даже слезинки не выронит.

Степка старается выдавить из глаз слезинки, но их нет. «Ведь плачут, когда обидят, или жалко кого-нибудь, или больно, — думает он. — А мне не жалко никого и не больно… Правда, мама умерла, но вот поплачут все, разойдутся, и мама встанет. Не может же мама не встать. Совсем-совсем! Она всегда вставала…»

Степка, правда, не видел, когда она спит: он ложился, она ходила по дому, по двору; вставал — она тоже ходила…

Ночью, наверно, спала… немножко… но она всегда сама вставала.

Разве может мама не встать? Ведь она мама! Мама!

Степке хочется подойти к ней, чтобы она погладила ему голову своей шершавой ласковой рукой, но кругом столько народу, и все смотрят на маму, на него, Наталью, Федора, говорят «сироты»… И ему стыдно.

Он стоит, ждет, когда все это кончится и когда, наконец, можно будет подойти к маме.

А к маме уже подходят дедушка Петро и еще трое мужиков, поднимают ее вместе с гробом и собираются нести куда-то. Только тут у Степки появляются сомнения.