должна советская власть держаться. Надо и нам, справным хозяевам, дружбу с ней заводить… А ты теперь, видать, будешь одним из первых.

Андрей, невольно улыбаясь, качает головой:

— Нет-нет, Матвей Никанорыч. Какой я справный хозяин? Далеко еще мне до него. Хотя бы добиться, как при отце жили…

Упоминание о Михайле-кузнеце, давнем противнике «почтенных», не понравилось Матвею, и он не поддержал разговора. Вместе с Никитой и Григорием вышел из избы.

Андрей, польщенный вниманием солидных людей, радушно провожает гостей, выходит вслед за ними на крыльцо и в замешательстве останавливается.

На крыльце, невозмутимо покуривая самокрутку, сдвинув на затылок свою старую солдатскую шапку, сидит Захар.

— Захар Петрович! — обрадованно восклицает Андрей, справившись с минутным смущением. — Чего же вы в избу не проходите?

— А я жду, когда ты с новоявленными друзьями распрощаешься, — насмешливо отвечает Захар.

— Ну, какие они друзья, — оправдывается Андрей, — просто пришли люди попроведать, поговорить.

— Вот и я за этим шел. Садись, — хлопает Захар рукой по еще не остывшей от солнца доске крыльца. — Побеседуем.

Андрей покорно усаживается рядом с ним на крыльцо.

— Так что, говоришь, молотком стучать — никакой линии не надо? — смеется Захар, кладя широкую ладонь на плечо Андрея.

— Да ведь, как вам сказать, Захар Петрович… конечно, моя линия: работай знай да работай. Что заработаешь — все твое.

— Оно верно… — в раздумье отвечает Захар, — заработал — бери… Да вот почему-то по-разному у людей получается. Одни работают, работают — а все прокормиться еле хватает. Вот Антоха с оравой своей еле-еле до нового года протянет. А ведь все лето спину не разгибал. И у себя, и на других успевал батрачить. Да и дед твой Петро тоже не больно разживется с такой семьей. Других же взять, хотя бы и гостей твоих недавних, вроде они не больно на пашне убиваются, а глядишь — полные амбары навозили. Потому что другие на них работают. Это, правильно, по-твоему? — спрашивает Захар, пристально глядя на Андрея.

Андрей молчит.

— Вот тебе и линия! — с иронией восклицает Захар.

— Что же поделаешь, Захар Петрович, — неуверенно отвечает Андрей. — Так уж устроено…

— Устроено, устроено! — сердито повторяет Захар. — Значит, перестраивать надо! Мы революцию за што делали? Штоб не было на земле ни богатых, ни бедных. А у нас в деревне опять получается: один хребет ломает, а другой урожай сгребает. Слыхал, небось, по другим местам что разворачиваться начинает? Объединяется народ! Не хочет больше в одиночку каждый на своем поле колупаться да к кулакам в кабалу попадать. Думаем и в своей деревне артель сколотить, чтоб совместно трудиться и силу «почтенных» под корень подсечь. Кому же в такой перестройке и заводилами быть, как не нам, коммунистам, да таким вот, как ты, молодым, грамотным крестьянам?

Захар испытующе смотрит на Андрея. На задумчивом лице кузнеца и сочувствие и какое-то неясное, еле проглядывающее сомнение.

— Н-не совсем понимаю я, Захар Петрович, чего хотите вы от меня, — медленно говорит он. — Если насчет сельсовета, так я всегда помогу. Любую бумагу…

— Сельсовет сельсоветом, — с легкой досадой перебивает его Захар. — В нем дела тоже по-разному справлять можно. Можно просто бумаги писать да печать ставить. А можно впереди быть и других своим примером вести. Ежели, к примеру, артель, то какая же артель без кузнеца? Верно ведь?

Захар замолчал и долго смотрел куда-то вдаль, за озеро, прислушиваясь к вечерней тишине.

— Я грамоте-то не больно обучен, — тихо, как бы повторяя вслух долгие, давние свои думы, говорит он. — Но нутром чую: настала пора порядки в деревне повернуть. Чтоб не один край в жизни мужику виделся. И правильно наша партия делает, что линию на коллективную жизнь взяла. Другого пути — нет. Вот взять тебя. Ты — трудовой человек. Работящий. А справишься ты с нуждой, встанешь на ноги — куда тебе дальше расти, развиваться? Ежели все по-старому, в свой котел, то один тебе путь — в кулаки… В мироеды! А если не в кулаки, то куда же? А?

Андрей, сразу насторожившийся, как только речь зашла лично о нем, поднял на Захара глаза, ждал, когда тот выскажется.

— Вот то-то же! — продолжает Захар. — А надо так, чтоб и предела не было мужику в его трудолюбии. И чтоб не в кулака-мироеда вырастал работящий мужик, а общую пользу приумнаживал. Как это сделать? А ты говоришь: бумаги писать! Вот вернемся обратно к тебе. Ведь порядком у разведчиков-то заработал, отхватил деньгу, а? — с добродушной улыбкой спрашивает он у Андрея, заглядывая ему в лицо.

Андрею явно не нравится разговор о деньгах, которые он таким тяжелым трудом заработал у разведчиков.

Не надо ему, никакого поворота! Он жаждет сейчас один на один потягаться с «почтенными», кто — кого!

Он представил себе убогое хозяйство Антона с его вечно голодной оравой и рядом с ним свое будущее собственное хозяйство: новый красивый дом, хорошие кони, машины, новая большая кузница… И вздохнув, стараясь смягчить выражения, Андрей отвечает Захару:

— Может, все это и правильно, Захар Петрович, может, когда-нибудь оно все и сбудется по-вашему, только… у меня пока что своя собственная забота на сердце: свое хозяйство надо достроить, встать крепко, наравне с другими сильными хозяевами. А это, сам знаешь, нелегко, везде успевать надо — и в поле, и в кузнице, да и бумажки в совете писать, как ты говоришь, тоже время надо немалое. Так что… — и Андрей, виновато опустив голову, умолкает.

Захар не стал спорить, уговаривать его. Он чувствовал досаду на Андрея. Рассказал ему свои сокровенные, еще нескладные думы о деревне, о мужике, о линии партии, о России… Надеялся убедить его, встретить сочувствие… А Андрей остался равнодушен.

Не ускользнуло от Захара и то, как отнесся Андрей к его словам о заработке, как замкнулся при этом, словно боялся, что кто-то посягнет на эти кровные его денежки. За всем этим почуялось Захару очень хорошо ему знакомое и ненавистное: исконная мужицкая хитрость, жадность и злобная оглядка на соседа — как бы не подсмотрел, не позавидовал, не посягнул на добро.

Не возобновляя разговора, председатель долго сидел молча, курил. Потом, наконец, встал.

— Ну, что ж, — сухо сказал он. — Раз тебе только про свое хозяйство заботы дороги,