места с обязательным привлечением к труду на пять лет. Его отправили в Архангельскую область, где он должен был разгребать лопатой навоз.

Я подготовил для Би-би-си программу о Бродском и суде над ним, которая вышла в эфир 12 января 1965 года. Как выяснилось, с ним обошлись слишком сурово даже по советским меркам того времени. Широкий протест со стороны выдающихся деятелей культуры привел к тому, что в октябре 1965 года Бродский был освобожден.

Мой второй визит в Россию в июне 1966 года был запланирован как развлекательный, без всяких мероприятий. Мы сели на теплоход «Александр Пушкин», совершавший круиз от Тилбури до Ленинграда; недалеко от Ленинграда мы сделали остановку в поселке Репино, а затем двинулись на юг через Новгород и Калинин до подмосковного Бутово. Три недели мы жили в палатках или маленьких домиках в различных советских кемпингах. Комары были просто невыносимы, общественные туалеты ужасны. Диссидентское движение тогда еще только зарождалось, и мы проводили большую часть времени, осматривая достопримечательности двух великих городов России. Моим единственным опрометчивым поступком было посещение квартиры Бродских в Ленинграде на Литейном проспекте, чтобы рассказать о моей радиопередаче.

Пожилой отец поэта открыл мне дверь, но не поздоровался, и я понял свою ошибку, как только увидел испуг на лице старика. За годы советской власти он повидал слишком много страданий и не хотел больше рисковать, например, впуская в свой дом иностранцев. Это было ощущение вины и страха, очень характерное для советских людей, когда они сталкивались с моральной проблемой выбора между естественной склонностью к гостеприимству и необходимостью оградить себя и свою семью от репрессий КГБ.

Я показал ему свои переводы стихов его сына. Я думал, ему будет приятно, но он даже не предложил мне сесть, и я ушел, обменявшись с ним всего несколькими словами в прихожей. Наверное, он сообщил в КГБ о моем визите. Когда, покидая Советский Союз, мы прибыли на границу с Польшей в город Брест, нам не разрешили переправиться через Буг. Пришлось дожидаться, пока не прибыл мини-автобус с группой из десяти «таможенников», и они подвергли пятичасовому досмотру нашу машину, наш багаж и нас лично. Книги и записные книжки были отобраны на сутки для ознакомления, а нас на две ночи поместили в гостиницу с красноречивым говорящим названием «Буг» (что на английском означает «клоп»), после чего КГБ дал нам разрешение покинуть страну, поскольку не нашел ничего существенного.

Это был неприятный эпизод, но все кончилось благополучно, поскольку лондонский издатель попросил меня перевести еще что-нибудь из Бродского, и в 1967 году вышла в свет книга с моим предисловием под названием «Большая элегия Джону Донну и другие стихотворения». Это была первая публикация его произведений в переводе на иностранный язык. Несколько экземпляров дошло до Бродского, и в мае 1968 года он через одну из своих многочисленных английских подруг прислал мне один экземпляр с надписью: «Из России с любовью и благодарностью…» Эта книга стала для меня дорогой наградой уже тогда, а с годами ее ценность только возросла.

Ленинградская «поэтическая комиссия», похоже, плохо разбиралась в литературе. Бродский оказался очень крупным поэтом. После его возвращения из северной ссылки к нему пришел успех. Он привлек внимание поэта У.Х.Одена и других лиц, которые сразу же вызвались оказать ему поддержку. Позже, по мере того как еврейская эмиграция набирала силу, он уехал за рубеж и в США сделал головокружительную преподавательскую и литературную карьеру. В октябре 1987 года ему была присуждена Нобелевская премия по литературе.

Я также осуществил радиопостановку по рассказу «Графоманы» Андрея Синявского, который в это время отбывал семилетий срок в исправительно-трудовых лагерях. Она вышла в эфир в сентябре 1967 года, а несколькими неделями позже на Би-би-си прозвучала моя последняя работа — инсценировка солженицынского «Ивана Денисовича». Ее повторяли много раз и во многих странах. Так что в октябре 1967 года, когда я покидал Би-би-си, эти «либеральные писатели», пионеры борьбы за свободную Россию или даже за Советский Союз с элементами свободы, были для меня героями, и на первом месте стоял Солженицын. Его творчество продвинуло Россию на несколько шагов вперед. Он донес ужасы сталинского правления до сознания широкой публики как у себя в стране, так и на Западе. Он сыграл свою роль в процессе десталинизации. Послесталинские притеснения в Советском Союзе сохранились, но их масштаб значительно уменьшился.

На том этапе Солженицын еще был лояльным гражданином, уважаемым членом Союза писателей и советского общества, тогда как Синявский сидел в тюрьме. Однако в те дни я ничего не знал о разногласиях в среде либеральной интеллигенции. Я понятия не имел о том, насколько Солженицыну не доверяли и насколько его недолюбливала семья Синявского, а также другие, широко известные в литературных кругах России люди. Я не осуждал его осторожность. Я считал его реалистом. Разрушить советскую власть было нельзя. Он делал самое большее из того, что можно: пытался изменить ее изнутри. На том этапе до меня еще не доходило то, о чем позже говорили российские диссиденты: что идея реформирования коммунизма изнутри неосуществима, что в ней не больше смысла, чем в попытке излечить женщину от сифилиса, вступая с ней в любовную связь.

Если бы тогда, в 1967 году, после рождения моего старшего сына меня бы спросили, чего я хочу больше всего на свете, я попросил бы о помощи Солженицыну в его борьбе за распространение знания об ужасах сталинских репрессий. Каким-то чудом ему удалось протолкнуть сквозь решетку советской цензуры «Ивана Денисовича». Но теперь прутья вновь сомкнулись. Мало что могло проникнуть сквозь них, но все, что помогает передавать дальше мысли этого человека, думал я, уменьшает шансы на повторение сталинизма. С другой стороны, я знал, что в Советском Союзе многие были бы не прочь повернуть стрелки часов вспять и восстановить жесткие порядки. Я же готов был присоединиться к каждому, у кого хватало смелости бороться против таких людей.

Вскоре мне выпала возможность вплотную заняться лучшим произведением Солженицына. Для любого, кто знаком с Россией, это было бы весьма серьезным испытанием, но я ухватился за эту возможность с энтузиазмом, не сознавая в полной мере, какому риску себя подвергаю.

2. Перевод «Ракового корпуса»

В конце шестидесятых появились слухи о том, что Солженицын закончил два больших романа из лагерной жизни: «Раковый корпус» и «В круге первом». Говорили, что и по литературному качеству, и в политическом смысле это великие произведения. В свое время «Иван Денисович» вызвал большой переполох в России и