существующий бок о бок с западными демократиями, в соревновании с нами и совращающий наших союзников, бросающий нам вызов на каждом шагу, доставляющий нам неприятности в странах третьего мира, но все-таки не доводящий дело до мировой революции или ядерной войны.

Меня привлек пример Польши не потому, что я находил достоинства в ее социалистической экономической системе, которая была неэффективна до абсурда и обеспечивала очень низкий уровень жизни, а потому, что ее новый руководитель, Гомулка, ослабил полицейский террор и отменил (за редкими исключениями) тюремное заключение за ненасильственное противостояние режиму. Польша все еще была частью империи. Она входила в военный блок. Официально она все еще была опутана марксистским учением, но гибкость была налицо, и чувствовалось, что даже коммунисты на самом деле не верили в коммунизм.

В отличие от советских граждан, поляки могли выезжать за границу и не боялись высказывать свои мысли. Помню, как-то я проезжал мимо здания коммунистической партии в Варшаве. Рядом на тротуаре рабочие копали ямы. «Знаете, зачем они копают? — спросил шофер такси. — Хотят проверить, глубоко ли верят в свое дело те, кто работает в этом здании». Московский таксист так не пошутил бы. А полякам нравилось шутить, даже с иностранцами, даже в печати или на сцене, хотя каждый раз такую критику и такую шутку нужно было проталкивать в обход ножниц цензуры.

В шестидесятые годы я пятнадцать раз приезжал в Польшу, чтобы по просьбе Би-би-си отобрать, а затем перевести для радио и телевидения пьесы таких писателей, как Славомир Мрожек и философ Лешек Колаковский. Потом, в 1966 году, мне поручили написать биографию Владислава Гомулки, коммунистического лидера, который был исключен из партии и арестован сталинистами, а затем вновь призван к руководству страной во время антисталинского восстания 1956 года. Именно Гомулка сделал возможными определенные преобразования, и я восхищался им.

Потом к власти пришли неосталинисты. В октябре 1964 года Никита Хрущев был смещен, и процесс либеральных преобразований закончился. Его преемникам, Алексею Косыгину и Леониду Брежневу, было не до реформ, и они ясно дали понять это 14 февраля 1966 года, когда два писателя — Андрей Синявский и Юлий Даниэль — мало известные в международном масштабе, но уважаемые в московских литературных кругах, были на несколько лет отправлены за решетку за «антисоветскую пропаганду». Можно сказать, что этим эпизодом отмечено начало второй «холодной войны». И Синявский, и Даниэль передали свои сочинения на Запад для публикации. Родилось советское внутреннее диссидентское движение, в которое постепенно оказался вовлеченным и Запад.

Движение все же было слабым и разрозненным. В 1966 году, через несколько недель после вынесения приговора Синявскому, его жена Майя попыталась заручиться поддержкой московской знаменитости — Александра Солженицына, имевшего тогда крепкие позиции в Союзе писателей СССР как автор «Ивана Денисовича» и других произведений. Она рассказывала: «Ресовский, друг одного из наших друзей, отвез письмо с протестом, подписанное несколькими советскими писателями, в Обнинск под Москвой, где Солженицын жил со своей тогдашней женой Наталией Решетовской. Тот отказался подписывать письмо на том основании, что Синявский организовал публикацию своих произведений за границей. Он сказал, что не подобает русскому писателю печататься за границей.

Меня расстроило не то, что он не стал подписывать письмо. Там уже стояло шестьдесят две подписи, хотя многие писатели и отказались. Одни говорили, что толку от этого не будет. Другие говорили, что если они подпишут, то пострадают их семьи. Третьи просто признавались, что боятся. Сегодня я дружу со многими из тех, кто в 1966 не поставил своей подписи. Меня обескуражил не отказ, а его мотивировка».

Ничего этого я тогда не знал. В 1966 году Солженицын был для меня героем. На Би-би-си еще работала третья программа, и я делал все от меня зависящее, чтобы заполнить ее лучшим из того, что выжило в русской литературе. Например, была радиопередача, построенная на стихах величайшей из живших тогда, а ныне ставшей классиком, поэтессы — Анны Ахматовой, чей муж был расстрелян при Ленине, а сын заключен в тюрьму при Сталине. Я встретился с ней в июне 1965 года, а 15 июня мне удалось заманить ее на радио. Это произошло во время ее единственного визита в Лондон в связи с присуждением ей Оксфордским университетом почетной степени доктора. Она прочитала стихотворение «Лондонцам», написанное в начале второй мировой войны. Оно начиналось словами: «Двадцать четвертую драму Шекспира пишет время бесстрастной рукой…»

Вспоминаю, как трудно было в то утро сохранять рабочую тишину в аппаратной, до отказа заполненной русскими сотрудниками Би-би-си; со слезами на глазах они слушали эту выдающуюся женщину, которая своими стихами пробуждала трагические воспоминания о России и прошлой жизни. Я собирался встретиться с ней снова во время своего визита в Москву в июне 1966-го, но этому не суждено было сбыться. В марте того года она умерла. Запись, сделанная нами за десять месяцев до смерти, хранится в архивах Би-би-си.

Тем временем я заинтересовался судьбой Иосифа Бродского, молодого человека, которому Ахматова покровительствовала. Он жил в Ленинграде, и его известность как поэта росла, хотя стихи нигде не печатались. В начале шестидесятых такие видные люди, как Ахматова и Маршак, а также композитор Дмитрий Шостакович пришли к убеждению, что Бродского ждет великое будущее. У него также были поклонники и среди молодежи. Обычно они собирались в ленинградских квартирах и читали его стихи, ходившие по городу в списках, отпечатанных на машинке. В этих стихах не было ничего антисоветского. Они не имели политической направленности. Но они были написаны человеком, размышляющим над основными принципами бытия. Это беспокоило местные власти. Они считали, что он должен сосредоточиться на философских проблемах и направить свой талант на служение коммунистическому строю.

В ноябре 1963 года одна ленинградская газета[9] окрестила Бродского «окололитературным трутнем», развращающим молодежь города порнографической поэзией. Ему вменялось в вину то, что он вдохновлял «битников» на декламацию антиобщественной тарабарщины на частных квартирах, при этом отказывался работать, предпочитая жить на средства других граждан. Вскоре Бродский был арестован и обвинен в тунеядстве.

Председательствующая на суде по его делу в феврале 1964 года судья Савельева высказала мнение, что поэтом может считаться только член Союза писателей. «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?» — спрашивала она обвиняемого. Он отвечал, что это от Бога. Такой ответ не мог удовлетворить советского судью. Были вызваны свидетели, клявшиеся, что Бродский — современный Сократ, что он дурно влияет на их детей. Наконец суд вынес постановление: выселить И. Бродского из Ленинграда в специально отведенные