что такое армейский сухой паек, но тогда никто об этом не имел представления и думали, что так и положено.

На пристанционных базарах оставили последние рубли, если у кого еще оставались. Дальше стали «брать взаймы». Обычно эта операция начиналась с торговли и просьбы уступить в цене, а заканчивалась не очень удачной, но распространенной фразой, претендующей на юмор: «Ваш министр нашему министру должен». После этого «покупатель» уходил к себе в вагон, не обращая внимания на недовольство торгового партнера. Основным продуктом на базаре были пирожки с картошкой и замороженные плитки молока. Эти плитки, отлитые в мисках или тарелках, имели форму дисков. Бежит вдоль эшелона будущий солдат в гражданской одежде, весь в угольной пыли копоти, часто одежда в нескольких местах изодрана, а из охапки выпадают молочные диски, очень неудобные для такого способа транспортировки. Такие картинки были на каждой остановке Сибири, пока не начали предупреждать по телефону следующие станции о приближении эшелонов. Тогда нас уже ждали пустые базары.

Через 28 дней такого путешествия мы покинули свой обжитой, но очень суровый в первые дни «пульмановский» вагон. На небольшой дальневосточной железнодорожной станции, находящейся в 8,5 километрах от маньчжурской (ныне китайской) границы нас ждали представители воинской части.

Здесь нам предстояло обучаться воинскому ремеслу, обучать «новичков» 1926 года рождения. Между делом бегать по тревоге на границу и отбивать или уничтожать мелкие подразделения японской армии, систематически нарушавших нашу границу.

Оттуда мы уходили громить Квантунскую армию, туда же вернулись после капитуляции Японии. Только потом воинская судьба закинула меня в другие места.

Но, с момента выгрузки из эшелона, и до начала поездки в эти края, еще нужно было прожить, до жути тяжелых, по современным меркам, невыносимых 32 месяца.

Глава 8

Служба начинается

Служба на месте дислокации началась со столовой. Первый армейский обед нам показался намного лучше, чем мы наслушались об армейском питании в тыловых частях в 1943 году.

Но очень скоро мы поняли, что на первоначальную оценку обеда сильно влияли еще сохранившиеся сухари и почти месячная тряска в товарном вагоне без горячей пищи (если не считать болтушки из горохового концентрата и кипятка). Свою ошибку мы поняли сразу, как только переночевали одну ночь в помещении без колес (хотя и полуземлянка с тройными нарами), а наутро отобрали наши сухари. Завтрак уже не привел нас в столь благодушное состояние. С этого дня стало ясно, что нашему пищеварительному аппарату сильно утруждать себя работой едва ли придется.

С сухарями произошла вот какая история. После подъема было построение «с вещами». Возникли мысли, что нас куда-то поведут в другое место, но нас довели только до умывального сарая, где были расставлены пустые деревянные бочки. Выслушали короткую речь о том, что сухари могут привести к заболеванию желудков и плохому усвоению армейской пищи. Оказывается, мы будем еще сильней страдать, когда они у нас кончатся. Нам казалось, что желудок скорее заболит без сухарей, а страдать, как известно, предпочтительнее позже, чем немедленно. Но разговаривать в строю нельзя, а чтением наших мыслей старшина Мякинников не стал заниматься. Он просто подал команду: «Развязать мешки!» Что мы с сожалением сделали, предчувствуя, что нашим сухарям суждено оказаться в бочках. После следующей команды это мы и сделали собственными руками «справа по одному». Себе оставили только мешочки с махоркой. Их следовало сдать в каптерку старшины, а пустые мешки с заплечными веревками сложить около бочек.

Махорку сдали в каптерку и налегке пошли на завтрак, а из столовой в гарнизонную баню. Там работал конвейер. Длинный барак. Заходим с одного конца. Небольшая комната. Нас человек 30 (партиями входим). Потом оказалось, что это не партия, а взвод в 36 человек.

Против входа еще одна дверь, а справа открытое окно в другую комнату. Команда: «Раздеться! Одежду бросать в окно! С собой брать только документы, деньги и носовые платки». Денег не было ни у кого — это точно, документы остались у сопровождавшего нас в эшелоне человека, а платки, кое-кто из особо культурных еще сохранили. Один смельчак осмелился спросить:

— А что будет с нашими шмотками?

Ответ был краток — «в фонд обороны». Эта фраза тогда была популярна, ее часто слышали. Но когда я бросал свою одежду в окно, видел не совсем обычный способ доставки одежды в фонд обороны. Там, два-три старослужащих воровато оглядываясь через плечо, набивали армейские вещевые мешки одеждой поприличней, и исчезали за наружной дверью. Тотчас на смену им заходили такие же, с такими же мешками, но пустыми.

Моя гордость, мой пиджак, впервые в жизни сшитая «на заказ» одежда немедленно исчезла в очередном мешке. До этого пиджака все, что я надевал, было сшито руками мамы или куплено в магазине. Но этот пиджак! Ему даже в «фонд обороны» не суждено было попасть.

Расставшись с пиджаком и прочими излишествами, я попал в следующую комнату, где шестеро солдат быстро оформили нас «под нулевку». Получили по кусочку мыла величиной с половину спичечного коробка и прошли через следующую дверь с все более облегченным телом и более отягощенной душой.

Встали по два человека под каждый душ. После чьей-то команды полилась вода. Я пытался получше намылить оголенную после месячного копчения и пыления голову, но меня отвлекла небольшая косточка, пребольно вонзившаяся из мыльного куска.

Пока я пришел в себя и извлек кость из мыла, мылся мой напарник. Видя, что голову я оцарапал до крови, он уступил мне место под душем, но в это время вода перестала литься. Вместо нее была подана команда:

— Выходи быстро в следующее помещение.

Я туда пошел со слабой надеждой увидеть там тазы с водой, но нам раздали вафельные полотенца размером 25х50 см и нательное белье размером на двоих или троих таких, как я.

Стуча зубами от холода, утерлись и оделись. В следующей комнате получили все остальное солдатское обмундирование, в том числе «будёновки» — шлемы с шишаками на темени и старые шинели со штопками, заплатами и плохо промытыми бурыми пятнами.

Самое непонятное было с обмотками. Местные инструкторы нас смогли обучить только настолько, сколько требовалось, чтобы не выносить обмотки из бани в руках. Эта наука мотать «двухметровые голенища» нас еще ждала впереди, как минимум на протяжении 3–4 месяцев. Долго еще нам приходилось нервничать или смеяться над другом, когда, одеваясь по тревоге, мы выпускали из рук рулон этого «голенища», имеющий неукротимую привычку быстро разматываться по полу среди копошащихся и спешащих наших коллег. Тогда для того, чтобы намотать эту