А потом дорога с деревьями по обе ее стороны исчезла.Бриджтон исчез. Мир исчез. Послышалось звяканье колокольцев Прыжка,отвратительное, тошнотворное, вызвавшее желание заскрипеть зубами… да толькозубы тоже исчезли.

3

Как и Эдди, Роланд ясно почувствовал, как его сначалаподняли, а потом подвесили, как некий предмет, внезапно ставший неподвластнымземному притяжению. Он услышал колокольца и ощутил, что его тащит сквозь стенусуществования, но понимал, что это не настоящий Прыжок, во всяком случае, нетот, в которые ему доводилось уходить. Происходящее с ним очень напоминалоявление, которое Ванни называл авен кэл, что означало « поднятый ветром инесущийся на волне «. Только термин кэл, в отличие от более привычного кэс,указывал на природный катаклизм: не ветер, а ураган, не волна, а цунами.

«Сам Луч желает говорить с тобой, Говорун, послышался вголове голос Ванни. Это саркастическое прозвище он, сын Стивена Дискейнаполучил от учителя за то, что очень уж редко раскрывал рот. Хромоногий,умнейший наставник Роланда перестал его так называть (возможно, по настояниюКорта), когда мальчику исполнилось одиннадцать лет. — И, если он заговорит,тебе лучше слушать».

«Я буду слушать и слушать хорошо», — ответил Роланд, и его тутже бросили. Но он никуда не упал, застыл, невесомый, с подкатывающей к горлутошнотой.

Снова колокольца. А потом, внезапно, он снова поплыл, наэтот раз над просторным помещением, заставленным пустыми кроватями. Одноговзгляда хватило, чтобы понять: это то самое место, куда Волки привозили детей,похищенных из городков Пограничья. А в дальнем конце комнаты…

Чьи-то пальцы обхватили его руку. Роланд и представить себене мог, что такое возможно, учитывая состояние, в котором он оказался. Повернулголову налево и увидел Эдди, который составлял ему компанию, абсолютно голый.Как, впрочем, и он сам. Вся одежда осталась в мире писателя.

Эдди указывал на то, что Роланд уже успел увидеть. В дальнемконце комнаты стояли две придвинутые друг к другу кровати. На одной лежалабелая женщина. С широко разведенными ногами, теми самыми, Роланд в этом несомневался, на которых Сюзанна вышагивала по Нью-Йорку во время Прыжка. Другаяженщина, с головой крысы, одна из тахинов, как понял Роланд, наклонилась междуногами.

Рядом с белой женщиной, на соседней кровати, лежалатемнокожая, ноги которой заканчивались чуть ниже колен. Голый или нет, сподкатывающей к горлу тошнотой или без оной, Роланд никогда в жизни так нерадовался, как в тот момент, когда увидел эту женщину. И Эдди испытывал то жесамое. Его крик радости раздался в голове у Роланда, и стрелок поднял руку,показывая Эдди, что тот должен замолчать. Замолчать и сдерживать эмоции, потомучто Сюзанна смотрела на них, более того, определенно их видела и, если б заговорила,он не хотел пропустить ни единого ее слова. Потому что, пусть эти слова ислетели бы с ее губ, их источником был бы Луч. И заговорила бы Сюзанна голосомМедведя или Черепахи.

Обе женщины лежали с металлическими колпаками на головах.Колпаки соединялись гофрированной стальной трубкой.

«Какое — то устройство для слияния разумов, — вновь заполнилего голову голос Эдди. — А может…»

«Замолчи! — оборвал его Роланд. — Замолчи, Эдди, ради своегоотца!»

Мужчина в белом халате схватил с подноса устрашающего видащипцы, оттолкнул крысоголовую медсестру-тахина. Наклонился, всматриваясь междуног Миа, держа щипцы над головой. Рядом, в футболке со словами из мира Сюзанныи Эдди, стоял другой тахин, с головой злобной коричневой птицы.

«Он почувствует наше присутствие, — подумал Роланд. — Еслизадержимся, почувствует и поднимет тревогу».

Но Сюзанна смотрела на него, из-под железного колпака, ееглаза лихорадочно блестели, и по взгляду чувствовалось, что она их видит. Ага,ты говоришь правильно.

Она произнесла единственное слово, и тут же необъяснимая, нозаслуживающая доверия интуиция подсказала Роланду, что слово это идет не отСюзанны, а от Миа. И при этом в слове слышался голос Луча, силы, достаточнотонко все чувствующей, чтобы оценить нависшую угрозу и попытаться защититься отнее.

«Чеззет», — произнесла Сюзанна. Оно прозвучало в его голове,потому что они были ка-тетом и ан-тетом. Но он так же увидел, как шевельнулисьее губы, пусть с них и не сорвалось ни единого звука, когда она посмотрела в томесто, где сейчас плавали они, наблюдая за тем, что происходило в этот самыймомент в каком-то другом где и когда, другом пространственно-временномконтинууме.

Ястребоголовый тахин тоже посмотрел вверх, возможно, следуяза ее взглядом, возможно, уловив обостренным слухом звяканье колокольцев. Апотом врач опустил щипцы и сунул их под сорочку Миа. Она заорала. Вместе с нейзаорала и Сюзанна. И на этот общий крик воздействовал на невесомое тело Роландаточно так же, как воздействует порыв октябрьского ветра на опустевшую коробочкуваточника. Подхватил и понес. Роланд почувствовал, как он быстро поднимается,теряя связь с тем местом, где только что был, но крепко держать заодно-единственное услышанное слово. Слово это вызвало из памяти образ матери,наклонившейся над ним, лежащим в постели. Происходило это в комнате,раскрашенной в яркие цвета, и, разумеется, цвета эти он воспринимал, какмаленький мальчик, воспринимал, как дети, только что выросшие из ползунков,воспринимают окружающий мир: с наивным изумлением, в полной уверенности, чтовсе это — магия.

Окна в спальне были из витражного стекла, разумеется, всехцветов радуги. Он помнил, когда мать наклонялась к нему, ее лицо переливалосьразными цветами, капюшон она откидывала, так что он мог проследить изгиб ее шеидетским взглядом

(это все магия )

и душой любовника; он помнил свои мысли о том, как будетухаживать за ней и уведет от отца, если она согласится отдать ему предпочтение;как они поженятся, у них родятся свои дети, и они будут жить вечно в этомсказочном королевстве, которое называлось Вечный Свет, как Габриэль Дискейнбудет петь своему маленькому мальчику с большими глазами, которые оченьсерьезно смотрели на нее с подушки (а на его лице уже лежал отсвет жизнистранника), петь глупую детскую песенку с таким вот куплетом:

Попрыгунчик, милый крошка,

Ягоды клади в лукошко.

Чаззет, чиззет, чеззет,

Все в лукошко влезет[7] .

«Все в лукошко влезет», — думал он, когда летел, невесомый,сквозь темноту и ужасное звяканье колокольцев Прыжка. Слова третьей строки былине галиматьей, но числами. Она как-то сказала ему, когда он спросил. Чаззет,чиззет, чеззет — семнадцать, восемнадцать, девятнадцать.